Прорва: куда прятали трупы в начале прошлого века в Улан-Удэ
Новый рассказ от бывшего опера
Профессиональная преступность, тысячу раз на словах «похороненная» на разных исторических этапах, к сожалению, была и остается, подстраиваясь под революции и перестройки, приватизации и модернизации. Соответственно преобразуются и «профи» - те, кто сделал кражи, разбой, убийства источником своего существования.
Эту историю, связанную с личностью Сапунихи, ее изобличением и бесславной кончиной, услышал я сначала от заместителя Председателя Верховного Суда Бурятии Иннокентия Сиренова, который в 1930 году был в составе суда при рассмотрении дела Сапунихи. После этого вновь с многими неизвестными ранее подробностями услышал от Владимира Николаевича Кудряшова, который в милицейской среде когда-то считался человеком-легендой, хотя из ныне здравствующих ветеранов милиции осталось мало тех, кто его помнит.
Свою работу в милиции Кудряшов начал в далеком 1921 году милиционером Верхнеудинского уезда. Позднее работал старшим милиционером в нынешнем Тарбагатайском районе. Затем был переведен в Управление милиции республики, служил в уголовном розыске. В 30-х годах в период крестьянского мятежа, охватившего значительную часть Тарбагатайского, Мухоршибирского и Бичурского районов, являлся полномочным представителем штаба по борьбе с повстанцами. В 1943 году в составе группы из двадцати трех человек был направлен из Улан-Удэ на Украину для борьбы с бандами украинских националистов - ОУН. Работал там в Ровенской области. Из всей группы живыми вернулись домой только восемь. Спецкомандировка для них закончилась в 1948 году.
В середине пятидесятых Владимир Николаевич оформился на пенсию, а я после средней школы подрабатывал в молодежной газете и строил планы написать о нем очерк. Из этого ничего не получилось, но рассказ его запал в память. А еще остались с той поры кое-какие записи.
В начале 1930 года Кудряшов был переведен из сельской местности в Верхнеудинск на должность агента первого разряда Управления милиции Бурят-Монгольской АССР. Здесь все для него было внове - не только обстановка, но и способы работы, которыми приходилось пользоваться.
На вещевом рынке, в народе именуемом «барахолкой», обычно оперативные работники в гражданском дежурили по воскресным дням. Как-то Владимир Николаевич обратил внимание на женщину, продававшую роскошную шубу и новенькие унты. Возле нее толкался рослый парень лет двадцати пяти с большой кожаной сумкой. Покупатели подходили, проверяли товар на ощупь, примеряли, но не брали. Отпугивала цена. А товар и впрямь был добротный.
Подошел Кудряшов, тоже проверил на ощупь, оглядел со стороны подкладки и в этот момент совершенно неожиданно для себя услышал:
– Чего приглядываешься, сыскарь? Али поближе познакомиться желаешь?
Вступать в беседу Кудряшов не стал, опешил от обращения, но сделал вид, будто не понял, что эти слова относятся к нему.
Женщина задавала свои вопросы посмеиваясь, даже с некоторой иронией, словно знала, что к ней никаких претензий быть не может. Однако Кудряшова насторожило, что она «расколола его с первого взгляда». К тому же, слово «сыскарь» было из криминального жаргона, обычные торговки вряд ли понимали его смысл и подобных обращений не допускали. Этим она и заинтересовала оперативника. Но не лезть же к ней с вопросами, кто она да откуда. Ведь если птица залетела сюда из других краев, потом ищи-свищи, куда она подевалась.
После закрытия барахолки один из сотрудников проследовал за ней до самого дома. Поздним вечером он доложил о том, что удалось о ней узнать. Это были, действительно, интересные сведения.
Нужно сказать, что к тем годам милиция еще не имела наработанного опыта оперативно-розыскной работы, как сейчас. Расследование преступлений велось на весьма примитивном уровне. Костяк кадров составляли рабочие и крестьяне, которые зачастую не умели грамотно писать. Читали тоже с трудом. О профессиональной преступности некоторые сотрудники вообще не имели никакого понятия. Конечно, как в каждом деле, встречались и здесь свои самородки. Из их числа был Владимир Николаевич.
Дней через десять он собрал о женщине массу самой интересной информации. Пришлось для этого направлять помощников в Иркутск и Читу, где в архивах полицейских управлений Восточно-Сибирского края и Забайкальской области сохранились, оказывается, арестантские дела Ивана и Лукерьи Сапуновых. Удалось познакомиться с материалами на их компаньонов, многие из которых были живы-здоровы и находились на подозрении, другие сгинули неизвестно куда или содержались в местах, не столь отдаленных.
Иван по кличке Каин
Иркутская и Читинская милиция снабдила наших сотрудников списками похищенных за последнее время наиболее ценных вещей с их характерными приметами. Ранее обмен подобными сведениями не практиковался. Шуба и унты, которыми торговала женщина, значились в том списке и стали той первой ниточкой, потянув за которую удалось вытащить на свет преступную сеть...
Иван Григорьевич Сапунов, бандит по прозвищу «Каин», в 1900 году после десятилетнего пребывания в каторжных работах на Соколинном острове, который сейчас знают как остров Сахалин, был направлен для проживания к месту прежнего жительства под надзор полиции и местных властей в город Верхнеудинск, административный центр округа Забайкальской области (ныне Улан-Удэ).
Город в то время ютился на небольшой низине, в треугольнике, с двух сторон зажатом реками Удой и Селенгой, а с севера - окружавшей город полукругом невысокой горной равниной, поросшей мелким сосняком. По ней только проводили железную дорогу. В городе насчитывалось 763 жилых строения, в том числе одиннадцать каменных и пять-шесть двухэтажных деревянных.
По данным переписи населения за 1897 год в Верхнеудинске проживало восемь тысяч восемьдесят шесть человек. Из них русских - 6520, бурят - 380, евреев - 892, а также несколько татарских семей. Жили поляки, отбывавшие здесь ссылку за участие в польском восстании, жили китайцы, торговавшие в небольших лавочках. Вошли в перепись и несколько тунгусов, как называли тогда эвенков, истинных детей природы, неведомо каким образом попавших из таежных дебрей на городские улицы.
В черту города входила казачья станица Зауда, на которую приходилось примерно треть жилых строений и всего населения. Управлялась территория казачьим правлением во главе со станичным атаманом. Полицейские функции исполняли три казачьих урядника под руководством городского исправника.
Сообщение с Заудой осуществлялось посредством паромной переправы. Через реку был переброшен канат, по которому передвигался паром с использованием силы течения и мускулов паромщика и пассажиров. Первый мост через Уду появился только в двадцатых годах.
Жить в самом городе Сапунову не разрешили, отдали под надзор станичного правления и поселили в отдельной избушке во дворе у дальних родственников недалеко от церкви Вознесения. Домик стоял на берегу Вознесенской протоки, берущей начало из Селенги, затем огибающей черемуховый остров, ныне именуемый «Богородский», и далее впадающей в Уду в какой-нибудь сотне метров от дома Сапунова.
Иван был высок ростом и широк в плечах. Его можно было назвать привлекательным, если бы не хищный взгляд, который он бросал на каждого встречного, словно приноравливался, как бы получше содрать с него кожу. Все свои действия и поступки он совершал на основе собственного «хочу». Когда что-то не получалось, он приходил в ярость и в этом состоянии был страшен. За драки и пьянство нередко попадал в «холодную», имевшуюся при станичном правлении. Но для человека, прошедшего каторгу, это наказание ровным счетом ничего не значило.
На новом месте он сразу положил глаз на хозяйскую дочь Лукерью. Ей было всего шестнадцать, его возраст подходил к сорока. Через неделю он начал с ней жить, как с женой, запугав ее родителей до такой степени, что они и протестовать не смели. Сама Лукерья, кажется, была довольна, хотя в церкви они и не венчались.
Несколько освоившись на свободе, стал Иван думать, чем дальше заниматься. Ни пахать, ни сеять он не собирался. Еще в молодости связал он свою жизнь с разбойным промыслом. Менять сейчас ремесло он не хотел. С учетом каторжного опыта решил: в городе живет много мелких лавочников. Почему бы не заставить их делиться прибылью? Так родился промысел, который сейчас получил название «рэкет».
В избушке у Ивана стали появляться люди, у которых с хозяином было общее дело. Тут делили добычу, пьянствовали и нередко дрались в кровь, до поножовщины. Здесь Лукерья впервые не только увидела, но и сама приняла участие в убийстве одного из компаньонов.
Участие в преступлении не испугало Лукерью, скорее наоборот - возбудило ее до крайности. Она почувствовала себя сильной и отчаянной.
Скрыть преступление не удалось, и Лукерья вслед за Иваном пошла по этапу. Оба отбывали каторгу в Нерче, на рудниках. Освободились они в одно время, не отбыв положенного срока. Революция 1905 года открыла перед ними ворота тюрьмы.
Банда Сапуновых
Вернулись домой, вместе. Жить стали все там же, Заудой, с той лишь разницей, что теперь Иван был в доме полновластным хозяином. Родные Лукерьи куда-то исчезли. Может, испугавшись, перебрались в деревню, а может, вообще перекочевали на тот свет. Догадки люди строили разные, но правды так никто и не узнал.
Важное событие в семье Сапуновых произошло вскоре после их возвращения с каторги. Появился сын, которого нарекли Евсеем. После родов Лукерья еще больше похорошела. Это была дородная широкоплечая женщина с высокой грудью и круглым приятным лицом. Единственное, что портило ее миловидность, была поперечная складка на переносице, которая придавала женщине некоторую суровость и свидетельствовала о силе характера и крутом нраве.
Иван и Лукерья нигде не работали, но жили на широкую ногу. Небольшой дом, в котором они жили первое время, сменился просторной пятистенкой в три окна, выходящих на улицу, и крышей, крытой гонтом - струганной клиновидной дранкой с пазами, что по тем временам являлось свидетельством большого достатка.
Иван редко бывал дома. Постоянно разъезжал по сибирским городам, где занимался грабежом и кражами, заводил связи в криминальной среде и в итоге сколотил банду, члены которой проживали по разным городам, а вещи и ценности хранили в так называемой «яме», организованной в Верхнеудинске, в доме главаря. Заведовала складом Лукерья. Она и регулировала потоки сбыта. Похищенное в Иркутске переправлялось в Читу, а читинские тряпки уходили в Иркутск, а то и далее - до самого Красноярска.
Вся прибыль стекалась в дом Сапунова. Здесь же происходил дележ, часто несправедливый с точки зрения самих бандитов. Большие суммы исчезали в карманах главаря и его расторопной супруги. Делили не только прибыль от продаж. Последние годы Иван активно занимался грабежом китайцев, которые шастали взад-вперед по тайге, собирая целебные растения или скупая у старателей намытое золото, у охотников медвежью желчь, изюбриные рога и шкурки соболя, выменивали на соль, муку, сахар. Немало таких таежных искателей сложили свои головы при встречах с Сапуновым и его подручными.
Золото и другие ценности делили здесь же в доме, тут и сбывали заезжим барыгам-скупщикам, Так прошли очередные десять лет.
Приезд одного из компаньонов осенью 1916 года, казалось, не таил в себе никакой опасности. Рассчитавшись за добычу, Иван наказал жене накрыть стол для угощения гостя. А потом разгорелся скандал. Видимо гость заранее готовился к расправе. Выверенным ударом ножа он убил хозяина. Но Лукерья тоже была готова включиться в разборки, поэтому всегда держала под рукой молоток. Она сначала молотком пробила гостю голову, а затем ножом перерезала ему горло.
В докладе на имя местного исправника Вершинина старший урядник Таракановский писал: «Сим доношу. Сего дня октября месяца, в станице Заудинской, в собственном доме во время гулянки убит Сапунов Иван Григорьевич, состоящий под административным надзором полиции. Убийство совершило гражданское лицо, фамилию, имя и отечество которого в ходе произведенного дознания установить не удалось по причине последовавшего его убийства административно поднадзорной Сапуновой Лукерьей Григорьевной, рождения 1884 года, судимой на каторжные работы в 1904 году, проживающей по улице Городской, в том же доме...»
За убийство Лукерья была осуждена на десять лет каторги. Но она, видать, была везучая. Как и ранее, на этот раз февральская революция 1917 года вновь открыла перед нею ворота тюрьмы. К лету она была дома.
Революция, а затем гражданская война, начавшаяся в центре России и огненным валом перекатившаяся на восток, охватывая сибирские просторы, для преступного промысла Лукерьи, доставшегося ей от покойного мужа, были годами райского существования. Громадные массы народа, хаотично двигавшиеся с запада на восток и с востока на запад, заполнившие железные и проезжие дороги и водные пути, создавали безграничные возможности для открытого грабежа и любого насилия над личностью, вплоть до убийства. Тряпки-манатки, золото и драгоценные камни, оружие различного вида и калибра стали предметами сбыта и источниками ее постоянного дохода. Прервавшиеся поначалу преступные связи с другими городами быстро восстанавливались.
Верхнеудинск, как перевалочная база для похищенного и награбленного, продолжал считаться подходящим, как нельзя лучше. При плохо развитой системе связи между городами такой способ сбыта похищенного длительное время спасал бандитов от разоблачения.
Тайный лаз
К тому времени, когда Сапуниха попала в поле зрения Кудряшова, она продолжала жить Заудой, в том же доме, нигде не работала, однако жила на широкую ногу. Вместе с ней жил сын, здоровенный парень, который тоже нигде не работал. Считалось, что живут они на деньги трех квартиранток, которые снимали у них избушку, стоящую здесь же в ограде.
Как удалось установить, женщины были настоящими жрицами любви. Занимались этим делом профессионально еще с тех пор, когда существовали вполне легально дома терпимости. Были они приезжими. Своего борделя в Верхнеудинске отродясь не было. Когда пролетарская власть прихлопнула эти очаги разврата, девы Амура разбрелись по стране. Кто-то приспособился к новой жизни, круто изменив способ существования, иные ушли как бы в подполье, продолжая нелегально подрабатывать собственным телом, некоторые нашли счастье в семейной жизни.
Женщины принимали здесь своих гостей, отсюда самостоятельно, а то и по заданиям хозяйки совершали вояжи по другим городам, куда развозили вещи из «ямы». Временами появлялись здесь и затем исчезали гости, проведя ночку, а то и две, в обществе молодок. Здесь их знали все больше по кличкам - «Рыла», «Корень», «Бычок», «Мыня», «Сухина»... Был еще Григорий Иванович. Его так и называли по имени-отчеству. Годами, ближе к сорока, носил рубаху-толстовку навыпуск, как почти все в эти годы, подпоясанную тонким ремешком. Ходил он в брюках навыпуск и белых парусиновых туфлях, которые позволяли себе носить лишь служащие учреждений, во множестве плодившиеся по поводу и без дела - «Союзхлопоксбыт», «Общество трезвости», «Союз безбожников», Госстрах и другие. А еще было несколько человек, которых жилички Сапунихи знали только в лицо. Угрюмые и мордатые личности, которые в общении с дамским обществом не проявляли никаких признаков человеческой страсти. Женщины знали - от таких подарков не дождешься, сами готовы оттяпать что-нибудь у тебя. Встретишь такого в закоулке, пришибет одним ударом без всяких слов, а потом еще и разденет до нитки.
Гости встречались здесь с Сапунихой, обсуждали с ней какие-то дела, отослав квартиранток из дома, а затем пили «по черному» и дрались. При этом Сапуниха всегда одерживала верх, в чем ей при необходимости активно помогал сын Евсей. О причинах споров можно было только догадываться. В своем доме Сапуниха гостей не принимала во избежание лишних подозрений.
Каким-то шестым чувством Кудряшов понял, что в оперативной разработке Сапунихи нужно активно использовать ее жиличек. Как он нашел подход к Клаве, это тема отдельного разговора. Отношения, завязавшиеся между ними, носили самый доверительный характер. Под видом одного из клиентов Клавы он посетил их избушку и внимательно ее осмотрел. Что заставило его заглянуть в погреб, он потом не мог объяснить даже себе. То, что он обнаружил в погребе, заставило его еще больше насторожиться и отнестись к изучению Сапунихи и всего, что ее окружало, с повышенным вниманием.
Из погреба избушки в сторону протоки вел подземный ход. Вход в подземелье был искусно заделан стенкой сусека для хранения картошки. Но Кудряшову удалось вынуть одну доску, и он увидел лаз…
Как тут не сказать, что настоящий опер - это не только знание и умение. Это в значительной мере чутье, которое зачастую направляет и помогает разобраться в самых запутанных хитросплетениях.
Чутье подсказывало Кудряшову, что ход прорыт, несомненно, не для того, чтобы незаметно приходить или уходить из дома. Если бы такая необходимость существовала, жилички дома были бы посвящены в эту тайну. Но они о существовании хода не знали, в чем Кудряшов сумел убедиться. Искать ответ, куда ход ведет, с помощью Клавы он не решился. Более того, хорошо понимал, - узнай она о существовании подземного хода, об этом станет известно хозяйке.
Концы в воду
Ограда Сапунихи почти вплотную подходила к берегу протоки. Настолько близко, что пройти по берегу, обогнув ограду, было невозможно. А у забора, почти у самой кромки воды, стоял сарай. Не просто сбитое из досок строение, а добротно сложенная, как видно, много лет назад, хозяйственная постройка из тесанных бревен, каких немало еще осталось в семейских селах до сих пор.
Кудряшов решил, что подземный ход заканчивается именно здесь. «Спрятать концы в воду» - именно так понял он значение вырытого хода. Собранные затем данные за последние несколько лет о трупах, выловленных ниже по течению реки, убеждали его в справедливости подозрений.
В 1929 году в черте города на берегу Уды было обнаружено пять трупов. Все со следами ножевых ранений. Не так уж мало на 28 тысяч жителей даже по нынешним меркам! А годом раньше - четыре трупа. И в предыдущем столько же. Личности всех погибших установить не удалось. Каждый имел на теле характерные следы ножевых ранений. Ни одно из убийств не было раскрыто. Такая вот статистика! Имеют ли эти преступления какое-то отношение к Сапунихе, предстояло разобраться.
Произошедшие вскоре события ускорили решение проблемы. Весной 1930 года во время половодья вода вынесла на берег очередной труп. Следы на нем были те же.
Сначала Клавдия, а затем две другие жилички безошибочно опознала в убитом Рылу, побывавшего накануне в гостях у Сапунихи. Лукерья вместе с сыном была немедленно арестована, а в ее доме и в избушке в ее ограде был произведен обыск. В доме был обнаружен целый склад добротной одежды, драгоценности и пара кулацких обрезов с набором патронов. Был обнаружен и подземный ход, что для всех окружающих стало громадной неожиданностью.
Как и предполагал Кудряшов, подземный ход был прорыт вдоль края утеса, проходящего по ограде и упиравшегося своим концом в берег Вознесенской протоки. Прорыт ход был, видимо, давно. По подземелью можно было свободно передвигаться на четвереньках или идти, согнувшись по пояс. Свод его был местами укреплен подпорками, как в шахте. Строители наверняка были хорошо знакомы с подземными работами. Ход тянулся метров на пятьдесят и заканчивался выходом в сарае у самой протоки.
По следам было установлено, что совсем недавно здесь протащили волоком нечто вроде мешка или тела. Внутри сарая на двери, закрывающей выход из подземелья, обнаружили потеки крови…
– Ну, вот, Лукерья Григорьевна, теперь познакомимся поближе. Тебе ведь этого хотелось? - спросил после обыска Кудряшов. В ответ Сапуниха только скривила рот и засверкала глазами. От ярости желваки заходили по ее скулам.
Пока велось следствие, Сапуниха в основном молчала, лишь иногда кривила рот в усмешке. Видимо, воспоминания о своих жертвах не были ей в тягость. Сын Евсей был более разговорчив. Память его хранила мельчайшие детали всех шестнадцати убийств, совершенных им вместе с матерью за последние пять лет. Может быть, рассчитывал на какое-то снисхождение?
По приговору Верховного Суда Бурят-Монгольской АССР в августе 1930 года Сапунова Лукерья Григорьевна и Сапунов Евсей Иванович были расстреляны. Так закончилась одна из самых кровавых криминальных историй города Верхнеудинска.
Дом Сапунихи и ее избушку в ограде за неимением наследников разобрали. Жить там никто не захотел. А подземный ход завалили так, что о его существовании здесь больше ничего не напоминает. С тех пор на протяжении нескольких десятилетий Воскресенскую протоку иначе, как Прорва, никто не называл. Потом, через десятилетия, время и новые события выветрили из людской памяти и имена душегубов, и название протоки. Ничто в нашей жизни не вечно!
Фото: pixabay.com
Эту историю, связанную с личностью Сапунихи, ее изобличением и бесславной кончиной, услышал я сначала от заместителя Председателя Верховного Суда Бурятии Иннокентия Сиренова, который в 1930 году был в составе суда при рассмотрении дела Сапунихи. После этого вновь с многими неизвестными ранее подробностями услышал от Владимира Николаевича Кудряшова, который в милицейской среде когда-то считался человеком-легендой, хотя из ныне здравствующих ветеранов милиции осталось мало тех, кто его помнит.
Свою работу в милиции Кудряшов начал в далеком 1921 году милиционером Верхнеудинского уезда. Позднее работал старшим милиционером в нынешнем Тарбагатайском районе. Затем был переведен в Управление милиции республики, служил в уголовном розыске. В 30-х годах в период крестьянского мятежа, охватившего значительную часть Тарбагатайского, Мухоршибирского и Бичурского районов, являлся полномочным представителем штаба по борьбе с повстанцами. В 1943 году в составе группы из двадцати трех человек был направлен из Улан-Удэ на Украину для борьбы с бандами украинских националистов - ОУН. Работал там в Ровенской области. Из всей группы живыми вернулись домой только восемь. Спецкомандировка для них закончилась в 1948 году.
В середине пятидесятых Владимир Николаевич оформился на пенсию, а я после средней школы подрабатывал в молодежной газете и строил планы написать о нем очерк. Из этого ничего не получилось, но рассказ его запал в память. А еще остались с той поры кое-какие записи.
В начале 1930 года Кудряшов был переведен из сельской местности в Верхнеудинск на должность агента первого разряда Управления милиции Бурят-Монгольской АССР. Здесь все для него было внове - не только обстановка, но и способы работы, которыми приходилось пользоваться.
На вещевом рынке, в народе именуемом «барахолкой», обычно оперативные работники в гражданском дежурили по воскресным дням. Как-то Владимир Николаевич обратил внимание на женщину, продававшую роскошную шубу и новенькие унты. Возле нее толкался рослый парень лет двадцати пяти с большой кожаной сумкой. Покупатели подходили, проверяли товар на ощупь, примеряли, но не брали. Отпугивала цена. А товар и впрямь был добротный.
Подошел Кудряшов, тоже проверил на ощупь, оглядел со стороны подкладки и в этот момент совершенно неожиданно для себя услышал:
– Чего приглядываешься, сыскарь? Али поближе познакомиться желаешь?
Вступать в беседу Кудряшов не стал, опешил от обращения, но сделал вид, будто не понял, что эти слова относятся к нему.
Женщина задавала свои вопросы посмеиваясь, даже с некоторой иронией, словно знала, что к ней никаких претензий быть не может. Однако Кудряшова насторожило, что она «расколола его с первого взгляда». К тому же, слово «сыскарь» было из криминального жаргона, обычные торговки вряд ли понимали его смысл и подобных обращений не допускали. Этим она и заинтересовала оперативника. Но не лезть же к ней с вопросами, кто она да откуда. Ведь если птица залетела сюда из других краев, потом ищи-свищи, куда она подевалась.
После закрытия барахолки один из сотрудников проследовал за ней до самого дома. Поздним вечером он доложил о том, что удалось о ней узнать. Это были, действительно, интересные сведения.
Нужно сказать, что к тем годам милиция еще не имела наработанного опыта оперативно-розыскной работы, как сейчас. Расследование преступлений велось на весьма примитивном уровне. Костяк кадров составляли рабочие и крестьяне, которые зачастую не умели грамотно писать. Читали тоже с трудом. О профессиональной преступности некоторые сотрудники вообще не имели никакого понятия. Конечно, как в каждом деле, встречались и здесь свои самородки. Из их числа был Владимир Николаевич.
Дней через десять он собрал о женщине массу самой интересной информации. Пришлось для этого направлять помощников в Иркутск и Читу, где в архивах полицейских управлений Восточно-Сибирского края и Забайкальской области сохранились, оказывается, арестантские дела Ивана и Лукерьи Сапуновых. Удалось познакомиться с материалами на их компаньонов, многие из которых были живы-здоровы и находились на подозрении, другие сгинули неизвестно куда или содержались в местах, не столь отдаленных.
Иван по кличке Каин
Иркутская и Читинская милиция снабдила наших сотрудников списками похищенных за последнее время наиболее ценных вещей с их характерными приметами. Ранее обмен подобными сведениями не практиковался. Шуба и унты, которыми торговала женщина, значились в том списке и стали той первой ниточкой, потянув за которую удалось вытащить на свет преступную сеть...
Иван Григорьевич Сапунов, бандит по прозвищу «Каин», в 1900 году после десятилетнего пребывания в каторжных работах на Соколинном острове, который сейчас знают как остров Сахалин, был направлен для проживания к месту прежнего жительства под надзор полиции и местных властей в город Верхнеудинск, административный центр округа Забайкальской области (ныне Улан-Удэ).
Город в то время ютился на небольшой низине, в треугольнике, с двух сторон зажатом реками Удой и Селенгой, а с севера - окружавшей город полукругом невысокой горной равниной, поросшей мелким сосняком. По ней только проводили железную дорогу. В городе насчитывалось 763 жилых строения, в том числе одиннадцать каменных и пять-шесть двухэтажных деревянных.
По данным переписи населения за 1897 год в Верхнеудинске проживало восемь тысяч восемьдесят шесть человек. Из них русских - 6520, бурят - 380, евреев - 892, а также несколько татарских семей. Жили поляки, отбывавшие здесь ссылку за участие в польском восстании, жили китайцы, торговавшие в небольших лавочках. Вошли в перепись и несколько тунгусов, как называли тогда эвенков, истинных детей природы, неведомо каким образом попавших из таежных дебрей на городские улицы.
В черту города входила казачья станица Зауда, на которую приходилось примерно треть жилых строений и всего населения. Управлялась территория казачьим правлением во главе со станичным атаманом. Полицейские функции исполняли три казачьих урядника под руководством городского исправника.
Сообщение с Заудой осуществлялось посредством паромной переправы. Через реку был переброшен канат, по которому передвигался паром с использованием силы течения и мускулов паромщика и пассажиров. Первый мост через Уду появился только в двадцатых годах.
Жить в самом городе Сапунову не разрешили, отдали под надзор станичного правления и поселили в отдельной избушке во дворе у дальних родственников недалеко от церкви Вознесения. Домик стоял на берегу Вознесенской протоки, берущей начало из Селенги, затем огибающей черемуховый остров, ныне именуемый «Богородский», и далее впадающей в Уду в какой-нибудь сотне метров от дома Сапунова.
Иван был высок ростом и широк в плечах. Его можно было назвать привлекательным, если бы не хищный взгляд, который он бросал на каждого встречного, словно приноравливался, как бы получше содрать с него кожу. Все свои действия и поступки он совершал на основе собственного «хочу». Когда что-то не получалось, он приходил в ярость и в этом состоянии был страшен. За драки и пьянство нередко попадал в «холодную», имевшуюся при станичном правлении. Но для человека, прошедшего каторгу, это наказание ровным счетом ничего не значило.
На новом месте он сразу положил глаз на хозяйскую дочь Лукерью. Ей было всего шестнадцать, его возраст подходил к сорока. Через неделю он начал с ней жить, как с женой, запугав ее родителей до такой степени, что они и протестовать не смели. Сама Лукерья, кажется, была довольна, хотя в церкви они и не венчались.
Несколько освоившись на свободе, стал Иван думать, чем дальше заниматься. Ни пахать, ни сеять он не собирался. Еще в молодости связал он свою жизнь с разбойным промыслом. Менять сейчас ремесло он не хотел. С учетом каторжного опыта решил: в городе живет много мелких лавочников. Почему бы не заставить их делиться прибылью? Так родился промысел, который сейчас получил название «рэкет».
В избушке у Ивана стали появляться люди, у которых с хозяином было общее дело. Тут делили добычу, пьянствовали и нередко дрались в кровь, до поножовщины. Здесь Лукерья впервые не только увидела, но и сама приняла участие в убийстве одного из компаньонов.
Участие в преступлении не испугало Лукерью, скорее наоборот - возбудило ее до крайности. Она почувствовала себя сильной и отчаянной.
Скрыть преступление не удалось, и Лукерья вслед за Иваном пошла по этапу. Оба отбывали каторгу в Нерче, на рудниках. Освободились они в одно время, не отбыв положенного срока. Революция 1905 года открыла перед ними ворота тюрьмы.
Банда Сапуновых
Вернулись домой, вместе. Жить стали все там же, Заудой, с той лишь разницей, что теперь Иван был в доме полновластным хозяином. Родные Лукерьи куда-то исчезли. Может, испугавшись, перебрались в деревню, а может, вообще перекочевали на тот свет. Догадки люди строили разные, но правды так никто и не узнал.
Важное событие в семье Сапуновых произошло вскоре после их возвращения с каторги. Появился сын, которого нарекли Евсеем. После родов Лукерья еще больше похорошела. Это была дородная широкоплечая женщина с высокой грудью и круглым приятным лицом. Единственное, что портило ее миловидность, была поперечная складка на переносице, которая придавала женщине некоторую суровость и свидетельствовала о силе характера и крутом нраве.
Иван и Лукерья нигде не работали, но жили на широкую ногу. Небольшой дом, в котором они жили первое время, сменился просторной пятистенкой в три окна, выходящих на улицу, и крышей, крытой гонтом - струганной клиновидной дранкой с пазами, что по тем временам являлось свидетельством большого достатка.
Иван редко бывал дома. Постоянно разъезжал по сибирским городам, где занимался грабежом и кражами, заводил связи в криминальной среде и в итоге сколотил банду, члены которой проживали по разным городам, а вещи и ценности хранили в так называемой «яме», организованной в Верхнеудинске, в доме главаря. Заведовала складом Лукерья. Она и регулировала потоки сбыта. Похищенное в Иркутске переправлялось в Читу, а читинские тряпки уходили в Иркутск, а то и далее - до самого Красноярска.
Вся прибыль стекалась в дом Сапунова. Здесь же происходил дележ, часто несправедливый с точки зрения самих бандитов. Большие суммы исчезали в карманах главаря и его расторопной супруги. Делили не только прибыль от продаж. Последние годы Иван активно занимался грабежом китайцев, которые шастали взад-вперед по тайге, собирая целебные растения или скупая у старателей намытое золото, у охотников медвежью желчь, изюбриные рога и шкурки соболя, выменивали на соль, муку, сахар. Немало таких таежных искателей сложили свои головы при встречах с Сапуновым и его подручными.
Золото и другие ценности делили здесь же в доме, тут и сбывали заезжим барыгам-скупщикам, Так прошли очередные десять лет.
Приезд одного из компаньонов осенью 1916 года, казалось, не таил в себе никакой опасности. Рассчитавшись за добычу, Иван наказал жене накрыть стол для угощения гостя. А потом разгорелся скандал. Видимо гость заранее готовился к расправе. Выверенным ударом ножа он убил хозяина. Но Лукерья тоже была готова включиться в разборки, поэтому всегда держала под рукой молоток. Она сначала молотком пробила гостю голову, а затем ножом перерезала ему горло.
В докладе на имя местного исправника Вершинина старший урядник Таракановский писал: «Сим доношу. Сего дня октября месяца, в станице Заудинской, в собственном доме во время гулянки убит Сапунов Иван Григорьевич, состоящий под административным надзором полиции. Убийство совершило гражданское лицо, фамилию, имя и отечество которого в ходе произведенного дознания установить не удалось по причине последовавшего его убийства административно поднадзорной Сапуновой Лукерьей Григорьевной, рождения 1884 года, судимой на каторжные работы в 1904 году, проживающей по улице Городской, в том же доме...»
За убийство Лукерья была осуждена на десять лет каторги. Но она, видать, была везучая. Как и ранее, на этот раз февральская революция 1917 года вновь открыла перед нею ворота тюрьмы. К лету она была дома.
Революция, а затем гражданская война, начавшаяся в центре России и огненным валом перекатившаяся на восток, охватывая сибирские просторы, для преступного промысла Лукерьи, доставшегося ей от покойного мужа, были годами райского существования. Громадные массы народа, хаотично двигавшиеся с запада на восток и с востока на запад, заполнившие железные и проезжие дороги и водные пути, создавали безграничные возможности для открытого грабежа и любого насилия над личностью, вплоть до убийства. Тряпки-манатки, золото и драгоценные камни, оружие различного вида и калибра стали предметами сбыта и источниками ее постоянного дохода. Прервавшиеся поначалу преступные связи с другими городами быстро восстанавливались.
Верхнеудинск, как перевалочная база для похищенного и награбленного, продолжал считаться подходящим, как нельзя лучше. При плохо развитой системе связи между городами такой способ сбыта похищенного длительное время спасал бандитов от разоблачения.
Тайный лаз
К тому времени, когда Сапуниха попала в поле зрения Кудряшова, она продолжала жить Заудой, в том же доме, нигде не работала, однако жила на широкую ногу. Вместе с ней жил сын, здоровенный парень, который тоже нигде не работал. Считалось, что живут они на деньги трех квартиранток, которые снимали у них избушку, стоящую здесь же в ограде.
Как удалось установить, женщины были настоящими жрицами любви. Занимались этим делом профессионально еще с тех пор, когда существовали вполне легально дома терпимости. Были они приезжими. Своего борделя в Верхнеудинске отродясь не было. Когда пролетарская власть прихлопнула эти очаги разврата, девы Амура разбрелись по стране. Кто-то приспособился к новой жизни, круто изменив способ существования, иные ушли как бы в подполье, продолжая нелегально подрабатывать собственным телом, некоторые нашли счастье в семейной жизни.
Женщины принимали здесь своих гостей, отсюда самостоятельно, а то и по заданиям хозяйки совершали вояжи по другим городам, куда развозили вещи из «ямы». Временами появлялись здесь и затем исчезали гости, проведя ночку, а то и две, в обществе молодок. Здесь их знали все больше по кличкам - «Рыла», «Корень», «Бычок», «Мыня», «Сухина»... Был еще Григорий Иванович. Его так и называли по имени-отчеству. Годами, ближе к сорока, носил рубаху-толстовку навыпуск, как почти все в эти годы, подпоясанную тонким ремешком. Ходил он в брюках навыпуск и белых парусиновых туфлях, которые позволяли себе носить лишь служащие учреждений, во множестве плодившиеся по поводу и без дела - «Союзхлопоксбыт», «Общество трезвости», «Союз безбожников», Госстрах и другие. А еще было несколько человек, которых жилички Сапунихи знали только в лицо. Угрюмые и мордатые личности, которые в общении с дамским обществом не проявляли никаких признаков человеческой страсти. Женщины знали - от таких подарков не дождешься, сами готовы оттяпать что-нибудь у тебя. Встретишь такого в закоулке, пришибет одним ударом без всяких слов, а потом еще и разденет до нитки.
Гости встречались здесь с Сапунихой, обсуждали с ней какие-то дела, отослав квартиранток из дома, а затем пили «по черному» и дрались. При этом Сапуниха всегда одерживала верх, в чем ей при необходимости активно помогал сын Евсей. О причинах споров можно было только догадываться. В своем доме Сапуниха гостей не принимала во избежание лишних подозрений.
Каким-то шестым чувством Кудряшов понял, что в оперативной разработке Сапунихи нужно активно использовать ее жиличек. Как он нашел подход к Клаве, это тема отдельного разговора. Отношения, завязавшиеся между ними, носили самый доверительный характер. Под видом одного из клиентов Клавы он посетил их избушку и внимательно ее осмотрел. Что заставило его заглянуть в погреб, он потом не мог объяснить даже себе. То, что он обнаружил в погребе, заставило его еще больше насторожиться и отнестись к изучению Сапунихи и всего, что ее окружало, с повышенным вниманием.
Из погреба избушки в сторону протоки вел подземный ход. Вход в подземелье был искусно заделан стенкой сусека для хранения картошки. Но Кудряшову удалось вынуть одну доску, и он увидел лаз…
Как тут не сказать, что настоящий опер - это не только знание и умение. Это в значительной мере чутье, которое зачастую направляет и помогает разобраться в самых запутанных хитросплетениях.
Чутье подсказывало Кудряшову, что ход прорыт, несомненно, не для того, чтобы незаметно приходить или уходить из дома. Если бы такая необходимость существовала, жилички дома были бы посвящены в эту тайну. Но они о существовании хода не знали, в чем Кудряшов сумел убедиться. Искать ответ, куда ход ведет, с помощью Клавы он не решился. Более того, хорошо понимал, - узнай она о существовании подземного хода, об этом станет известно хозяйке.
Концы в воду
Ограда Сапунихи почти вплотную подходила к берегу протоки. Настолько близко, что пройти по берегу, обогнув ограду, было невозможно. А у забора, почти у самой кромки воды, стоял сарай. Не просто сбитое из досок строение, а добротно сложенная, как видно, много лет назад, хозяйственная постройка из тесанных бревен, каких немало еще осталось в семейских селах до сих пор.
Кудряшов решил, что подземный ход заканчивается именно здесь. «Спрятать концы в воду» - именно так понял он значение вырытого хода. Собранные затем данные за последние несколько лет о трупах, выловленных ниже по течению реки, убеждали его в справедливости подозрений.
В 1929 году в черте города на берегу Уды было обнаружено пять трупов. Все со следами ножевых ранений. Не так уж мало на 28 тысяч жителей даже по нынешним меркам! А годом раньше - четыре трупа. И в предыдущем столько же. Личности всех погибших установить не удалось. Каждый имел на теле характерные следы ножевых ранений. Ни одно из убийств не было раскрыто. Такая вот статистика! Имеют ли эти преступления какое-то отношение к Сапунихе, предстояло разобраться.
Произошедшие вскоре события ускорили решение проблемы. Весной 1930 года во время половодья вода вынесла на берег очередной труп. Следы на нем были те же.
Сначала Клавдия, а затем две другие жилички безошибочно опознала в убитом Рылу, побывавшего накануне в гостях у Сапунихи. Лукерья вместе с сыном была немедленно арестована, а в ее доме и в избушке в ее ограде был произведен обыск. В доме был обнаружен целый склад добротной одежды, драгоценности и пара кулацких обрезов с набором патронов. Был обнаружен и подземный ход, что для всех окружающих стало громадной неожиданностью.
Как и предполагал Кудряшов, подземный ход был прорыт вдоль края утеса, проходящего по ограде и упиравшегося своим концом в берег Вознесенской протоки. Прорыт ход был, видимо, давно. По подземелью можно было свободно передвигаться на четвереньках или идти, согнувшись по пояс. Свод его был местами укреплен подпорками, как в шахте. Строители наверняка были хорошо знакомы с подземными работами. Ход тянулся метров на пятьдесят и заканчивался выходом в сарае у самой протоки.
По следам было установлено, что совсем недавно здесь протащили волоком нечто вроде мешка или тела. Внутри сарая на двери, закрывающей выход из подземелья, обнаружили потеки крови…
– Ну, вот, Лукерья Григорьевна, теперь познакомимся поближе. Тебе ведь этого хотелось? - спросил после обыска Кудряшов. В ответ Сапуниха только скривила рот и засверкала глазами. От ярости желваки заходили по ее скулам.
Пока велось следствие, Сапуниха в основном молчала, лишь иногда кривила рот в усмешке. Видимо, воспоминания о своих жертвах не были ей в тягость. Сын Евсей был более разговорчив. Память его хранила мельчайшие детали всех шестнадцати убийств, совершенных им вместе с матерью за последние пять лет. Может быть, рассчитывал на какое-то снисхождение?
По приговору Верховного Суда Бурят-Монгольской АССР в августе 1930 года Сапунова Лукерья Григорьевна и Сапунов Евсей Иванович были расстреляны. Так закончилась одна из самых кровавых криминальных историй города Верхнеудинска.
Дом Сапунихи и ее избушку в ограде за неимением наследников разобрали. Жить там никто не захотел. А подземный ход завалили так, что о его существовании здесь больше ничего не напоминает. С тех пор на протяжении нескольких десятилетий Воскресенскую протоку иначе, как Прорва, никто не называл. Потом, через десятилетия, время и новые события выветрили из людской памяти и имена душегубов, и название протоки. Ничто в нашей жизни не вечно!
Фото: pixabay.com
