Зарево
История бабы Шуры, рассказанная внуку незадолго до своей кончины
История, о которой поведала баба Шура своему внуку, началась 30 июля 1937 года в небольшом забайкальском городке. В этот день нарком НКВД СССР Николай Иванович Ежов подписал приказ «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов», в котором говорилось: «…с 5 августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников… Все репрессируемые кулаки, уголовники и др. антисоветские элементы разбиваются на две категории:
а) к первой категории относятся все наиболее враждебные из перечисленных выше элементов. Они подлежат немедленному аресту и, по рассмотрению их дел на тройках, – РАССТРЕЛУ.
б) ко второй категории относятся все остальные менее активные, но все же враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет…
Семьи, члены которых способны к активным антисоветским действиям, подлежат водворению в лагеря или трудпоселки…».
Выслали нас скоро из родного дома, как семью врага народа, за тысячи верст, к самому Полярному кругу. Там, в Красноярском крае, и прожили целых семнадцать лет…
Помню, недели две, наверное, ехали. Когда выгрузились на маленькой станции, снег уже лежал. Но земля еще не совсем промерзла – когда солнышко пригревало, черными пятнами выступала из-под покрова. В отличие от наших сухих мест, земля здесь коричневого цвета. Другой и быть не могло: вокруг одни непроходимые болота, заросли лесные – деревья да кустарник. А между ними узкой полоской дорога идет…
На станции конвой сменился. Из местных люди, видать, были. Строгости стало поменьше. Разрешали от строя отходить и останавливаться, где нужда застигнет. Десятилетняя сестренка Верка, бедная, поносом в это время мучилась. Тяжело ей приходилось, ребенок все-таки. Поэтому далеко отбегать времени не хватало. Конвойные к этой ее беде относились с пониманием, не запрещали отбегать и не смеялись над ней… Другие ребятишки соплями захлебывались, кашлем исходились до рвоты.
В первый день шли долго. До самых сумерек месили грязь на дороге. Потом впереди показались неказистые домишки. В окнах свет виден от керосиновых ламп. Встречали нас у крайнего дома всем поселком. Разместили этап в помещении бывшей церкви.
На следующий день вокруг церкви с раннего утра собрались опять все жители. Человек, наверное, пятьдесят. А может, больше… Внутрь не заходили, хотя двери были открыты настежь. Когда на пороге храма появлялись измученные дальней дорогой люди, жители сразу кидались к ним, передавали в туесках молоко, ягоды, кедровые орехи. Сначала держались с острасткой – мало ли тут кандальников разных проходило, потом осмелели, к старшему конвоиру обратились:
– Семен, разреши людей по избам разобрать. Зачем им здесь горе мыкать? Видно, что намучились в дороге. Помыться людям надо. Мы детишек подкормим. Они-то ни в чем не провинились…
Великое спасибо незнакомому Семену. Этот день у нас был, как раньше дома праздник седьмого ноября.
Мать попросила помочь дочери с больным животом. Сразу принесли и напоили отваром бадана. Пользу Верка уже к утру почувствовала.
В России всегда сочувствовали страдальцам, особенно в такой глуши. Старались помочь всеми силами. Низко кланяюсь жителям тех краев и надеюсь, что смогу, пока жива, отплатить добром, если не им самим, так хотя бы их детям или внукам. Благодаря их заботе мы в то время живы остались… Известно, что первые шаги в новой жизни всегда самые трудные. Дальше обычно легче. А нам впереди предстояла еще долгая дорога…
– Не устал от моих рассказов? – спросила баба Шура у внука. – Нет?.. Ты не можешь понять, зачем нас гнали в эту глушь? Возьми на столе папку с бумагами. Там заметка из газеты. Раньше бы такое не напечатали. Прочитай, станет понятно…
«…Этот район образовали недавно. На берегу бухты Ледовитого океана начали строить новый город, чтобы принимать и переправлять грузы, следующие по Северному морскому пути. Дорогу по суше еще предстояло построить и освоить земли, отвоеванные у тайги. В районном центре спешно строили жилье, здания для учреждений, которым предстояло вершить важнейшие государственные дела. Рабочих рук катастрофически недоставало. Пароходами доставили несколько тысяч заключенных. Построили десятки лагерей ведомства ГУЛАГ. На дороге, следующей по глухой тайге к «студеному морю», предстояло построить несколько таких же лагерей, а вокруг возвести поселки, заселив их постоянными жителями. Ехать в такое захолустье добровольно вряд ли кто согласится. Выход был найден – заселить эти места ссыльными. Предпочтение отдавалось семейным. Так решена была одна из труднейших социальных и экономических проблем».
– Видишь, как нарком Ягода нашу жизнь распланировал. Был на свете такой палач. А другой, который вслед за ним пришел, Ежов по фамилии, еще хуже был. Из-за него все беды на нашу голову свалились… Никогда бы не поверила, что после всех испытаний, выпавших на мою долю, доживу до самой старости, – чуть слышно прошептала баба Шура. – Одна за всех теперь живу.
…Первой ушла мать. Она умерла через полгода после того, как мы обосновались на новом месте. Всех ссыльных разместили в нескольких бараках, построенных заключенными из колонии, что располагалась здесь же, в поселке. Тесновато, конечно, было жить в одной маленькой комнатке. Но мы и этому рады были. Свое жилье, наконец, появилось. Своя крыша над головой, а не потолок камеры или крыша тюремного вагона.
Хорошо помню этот день. Мать стояла у окна. Я видела ее лицо и неподвижные глаза, которые были обращены вдаль, а губы в этот момент шевелились. Мне даже показалось, что она несколько раз прошептала имя отца. Потом упала, и все… Говорили – разрыв сердца.
В конце пятидесятых годов, когда я после семнадцатилетней ссылки вернулась в родные края и получила справку о посмертной реабилитации отца, узнала, что мать умерла в тот день, даже, может быть, в тот самый час, когда не стало отца. Теперь и поминки своим родителей устраиваю в один день. Обязательно в церковь схожу и свечку ставлю. Уже и сил не остается, а все равно, хоть на карачках, но доползу.
Известно, беда одна не приходит. «Пришла беда – отворяй ворота». Одно несчастье случилось – жди следующего. В этом на себе убедилась.
В этот год война началась. До нас известие не сразу дошло. В такой глуши жили, что иногда вообще не знали, что вокруг происходит. Писем ни от кого не получали, хотя сами, еще мать жива была, несколько раз писали домой, чтобы сообщили, что известно о судьбе отца. Письма почтальону передавали до тех пор, пока он не сказал нам: «Не пишите больше, дурочки. Дальше НКВД ваши письма не уходят». Так мы неожиданно узнали, что семье определено еще одно наказание – «ссылка без права переписки», только мы об этом раньше не знали. Мать-то ведь неграмотная была, а мы с Веркой, хоть и постарше других ребятишек были и в школе успели немного поучиться, но в тот момент в законах еще не разбирались. «…Без права переписки…» До сих пор понять не могу, за что нам все это досталось?..
Мать похоронить не дали, увезли в район. Говорили, что документ должны составить, что умерла, иначе будет числиться живой. Обратно, конечно, не привезли. Так и не узнали, в каком месте ее схоронили.
Мне в то время уже пятнадцать исполнилось, Вере тринадцать. Обе работать стали на лесозаводе. Кругом лес, поэтому такие заводы были в каждом поселке. Работали на них в основном заключенные. Через два года, когда война началась, многих из них на фронт отправили. Рабочих рук недоставало. Платили, конечно, мало, но на еду хватало. Опять же, в лесу и орехи, и ягоды, и грибы. Ставить петли на зайцев научились. Иногда попадали. Но времени на эти занятия совсем не оставалось. Работали в две смены. В это время узкоколейку к поселку начали строить, чтобы лес по ней возить. Нас тоже на то строительство мобилизовали. Там и с дедом твоим познакомилась. Совсем немного с ним прожила. Его скоро в армию взяли.
Слышала краем уха, что он на фронте погиб. Но документов не видела. Запросы разные делала и во время войны, и позже. Так ничего не добилась. Даже ответов не получала. Мы ведь с ним не расписаны. Наоборот, связь нашу старались от всех скрывать. Он тоже из репрессированных. Просеку рубил вместе с другими под узкоколейку, а я с лесозавода шпалы возила. Там, в лесу, и встречались украдкой. Такой вот роман случился! Теперь его и по фотокарточке бы не узнала. Но я счастлива до сих пор, что так получилось!
Баба Шура легонько погладила внука по голове и прикоснулась губами к его макушке.
– Баба, а дальше что было? Ты рассказывай, только не плачь.
– А я теперь уже и не плачу. Все свои слезы в детстве и в молодости выплакала. Слушай, коли интересно. Потом о нашей той жизни своим детям или внукам перескажешь. Может, им тоже интересно будет.
На работе иногда давали выходные, но не более одного раза в месяц.
Очередная беда случилась в один из таких выходных дней. Мы с Веркой пошли по ягоды. Отошли от поселка всего каких-нибудь два километра. Пожар начался с другой стороны. Быстро охватив несколько гектаров леса, огонь приблизился к поселку. Сначала загорелись сараи. Там люди хранили в основном дрова. Топить печи приходилось не только зимой, но и в любое другое время года. Керосинки, хотя и были почти у всех, но где ж керосину наберешься? А печки – в каждой комнатушке.
Огонь быстро перекинулся на жилые строения. Пока прибежали обратно, наш барак уже полыхал. Соня успела вынести лишь маленького Кима, а когда побежала за Климом, горящая крыша рухнула. В пожаре погибло много народа. Так семья потеряла еще двоих. Даже хоронить было некого. Все превратилось в пепел.
Долго не могли прийти в себя. Вера потом стала часто в обморок падать, иногда без всякой причины. Так до самой смерти и падала. Но померла много позднее, перед самым нашим освобождением.
А жить-то надо. Спасибо, с работы помогли соорудить жилье. Оно вышло похожим одновременно и на землянку, и на шалаш. Жить, однако, можно.
Вечная благодарность моя до конца дней родителям той самой пионервожатой, которую загребли якобы за длинный язык. Они все время находились рядом в самые трудные для нас времена и помогали пережить горе.
Родители, я думаю, совсем не походили на свою дочь, больше молчали, чем говорили. А может, их свое горе научило быть такими молчаливыми? Помню, что никогда они не сидели без дела. Старик туески и кадушки научился делать. Бабушка хранила в них ягоды, грибы засаливала. Оба трудились, насколько позволяли силы в их шестьдесят с лишним лет. Они и потом не оставили нас одних. После пожара какое-то время жили рядом, как родные, потом уехали в райцентр. Дядя Ваня оказался в прошлом большим специалистом – инженером. Во время войны, когда некоторых бывших «врагов народа» стали освобождать и отправлять на фронт, освободили, как я слышала, их дочь, а родителям разрешили вернуться из ссылки…
Эх, если бы отца вскоре после ареста не расстреляли, тоже мог бы на фронт попасть, тогда и нам разрешили бы из ссылки домой уехать. Жаль, не случилось! Не судьба, видать…
Баба Шура тяжело, как показалось, со стоном вздохнула и спросила у внука:
– Что еще хочешь узнать о той нашей жизни?.. Ее, жизни-то, фактически не было – одно существование…
Она прожила после этого совсем немного. Попросила однажды позвать священника, чувствовала, что дни ее подходят к концу. Когда пришел священник, она исповедалась и тут же умерла…
Здесь в аду побывала, может, хоть там рай увидит…
Герман Языков.
а) к первой категории относятся все наиболее враждебные из перечисленных выше элементов. Они подлежат немедленному аресту и, по рассмотрению их дел на тройках, – РАССТРЕЛУ.
б) ко второй категории относятся все остальные менее активные, но все же враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет…
Семьи, члены которых способны к активным антисоветским действиям, подлежат водворению в лагеря или трудпоселки…».
Выслали нас скоро из родного дома, как семью врага народа, за тысячи верст, к самому Полярному кругу. Там, в Красноярском крае, и прожили целых семнадцать лет…
Помню, недели две, наверное, ехали. Когда выгрузились на маленькой станции, снег уже лежал. Но земля еще не совсем промерзла – когда солнышко пригревало, черными пятнами выступала из-под покрова. В отличие от наших сухих мест, земля здесь коричневого цвета. Другой и быть не могло: вокруг одни непроходимые болота, заросли лесные – деревья да кустарник. А между ними узкой полоской дорога идет…
На станции конвой сменился. Из местных люди, видать, были. Строгости стало поменьше. Разрешали от строя отходить и останавливаться, где нужда застигнет. Десятилетняя сестренка Верка, бедная, поносом в это время мучилась. Тяжело ей приходилось, ребенок все-таки. Поэтому далеко отбегать времени не хватало. Конвойные к этой ее беде относились с пониманием, не запрещали отбегать и не смеялись над ней… Другие ребятишки соплями захлебывались, кашлем исходились до рвоты.
В первый день шли долго. До самых сумерек месили грязь на дороге. Потом впереди показались неказистые домишки. В окнах свет виден от керосиновых ламп. Встречали нас у крайнего дома всем поселком. Разместили этап в помещении бывшей церкви.
На следующий день вокруг церкви с раннего утра собрались опять все жители. Человек, наверное, пятьдесят. А может, больше… Внутрь не заходили, хотя двери были открыты настежь. Когда на пороге храма появлялись измученные дальней дорогой люди, жители сразу кидались к ним, передавали в туесках молоко, ягоды, кедровые орехи. Сначала держались с острасткой – мало ли тут кандальников разных проходило, потом осмелели, к старшему конвоиру обратились:
– Семен, разреши людей по избам разобрать. Зачем им здесь горе мыкать? Видно, что намучились в дороге. Помыться людям надо. Мы детишек подкормим. Они-то ни в чем не провинились…
Великое спасибо незнакомому Семену. Этот день у нас был, как раньше дома праздник седьмого ноября.
Мать попросила помочь дочери с больным животом. Сразу принесли и напоили отваром бадана. Пользу Верка уже к утру почувствовала.
В России всегда сочувствовали страдальцам, особенно в такой глуши. Старались помочь всеми силами. Низко кланяюсь жителям тех краев и надеюсь, что смогу, пока жива, отплатить добром, если не им самим, так хотя бы их детям или внукам. Благодаря их заботе мы в то время живы остались… Известно, что первые шаги в новой жизни всегда самые трудные. Дальше обычно легче. А нам впереди предстояла еще долгая дорога…
– Не устал от моих рассказов? – спросила баба Шура у внука. – Нет?.. Ты не можешь понять, зачем нас гнали в эту глушь? Возьми на столе папку с бумагами. Там заметка из газеты. Раньше бы такое не напечатали. Прочитай, станет понятно…
«…Этот район образовали недавно. На берегу бухты Ледовитого океана начали строить новый город, чтобы принимать и переправлять грузы, следующие по Северному морскому пути. Дорогу по суше еще предстояло построить и освоить земли, отвоеванные у тайги. В районном центре спешно строили жилье, здания для учреждений, которым предстояло вершить важнейшие государственные дела. Рабочих рук катастрофически недоставало. Пароходами доставили несколько тысяч заключенных. Построили десятки лагерей ведомства ГУЛАГ. На дороге, следующей по глухой тайге к «студеному морю», предстояло построить несколько таких же лагерей, а вокруг возвести поселки, заселив их постоянными жителями. Ехать в такое захолустье добровольно вряд ли кто согласится. Выход был найден – заселить эти места ссыльными. Предпочтение отдавалось семейным. Так решена была одна из труднейших социальных и экономических проблем».
– Видишь, как нарком Ягода нашу жизнь распланировал. Был на свете такой палач. А другой, который вслед за ним пришел, Ежов по фамилии, еще хуже был. Из-за него все беды на нашу голову свалились… Никогда бы не поверила, что после всех испытаний, выпавших на мою долю, доживу до самой старости, – чуть слышно прошептала баба Шура. – Одна за всех теперь живу.
…Первой ушла мать. Она умерла через полгода после того, как мы обосновались на новом месте. Всех ссыльных разместили в нескольких бараках, построенных заключенными из колонии, что располагалась здесь же, в поселке. Тесновато, конечно, было жить в одной маленькой комнатке. Но мы и этому рады были. Свое жилье, наконец, появилось. Своя крыша над головой, а не потолок камеры или крыша тюремного вагона.
Хорошо помню этот день. Мать стояла у окна. Я видела ее лицо и неподвижные глаза, которые были обращены вдаль, а губы в этот момент шевелились. Мне даже показалось, что она несколько раз прошептала имя отца. Потом упала, и все… Говорили – разрыв сердца.
В конце пятидесятых годов, когда я после семнадцатилетней ссылки вернулась в родные края и получила справку о посмертной реабилитации отца, узнала, что мать умерла в тот день, даже, может быть, в тот самый час, когда не стало отца. Теперь и поминки своим родителей устраиваю в один день. Обязательно в церковь схожу и свечку ставлю. Уже и сил не остается, а все равно, хоть на карачках, но доползу.
Известно, беда одна не приходит. «Пришла беда – отворяй ворота». Одно несчастье случилось – жди следующего. В этом на себе убедилась.
В этот год война началась. До нас известие не сразу дошло. В такой глуши жили, что иногда вообще не знали, что вокруг происходит. Писем ни от кого не получали, хотя сами, еще мать жива была, несколько раз писали домой, чтобы сообщили, что известно о судьбе отца. Письма почтальону передавали до тех пор, пока он не сказал нам: «Не пишите больше, дурочки. Дальше НКВД ваши письма не уходят». Так мы неожиданно узнали, что семье определено еще одно наказание – «ссылка без права переписки», только мы об этом раньше не знали. Мать-то ведь неграмотная была, а мы с Веркой, хоть и постарше других ребятишек были и в школе успели немного поучиться, но в тот момент в законах еще не разбирались. «…Без права переписки…» До сих пор понять не могу, за что нам все это досталось?..
Мать похоронить не дали, увезли в район. Говорили, что документ должны составить, что умерла, иначе будет числиться живой. Обратно, конечно, не привезли. Так и не узнали, в каком месте ее схоронили.
Мне в то время уже пятнадцать исполнилось, Вере тринадцать. Обе работать стали на лесозаводе. Кругом лес, поэтому такие заводы были в каждом поселке. Работали на них в основном заключенные. Через два года, когда война началась, многих из них на фронт отправили. Рабочих рук недоставало. Платили, конечно, мало, но на еду хватало. Опять же, в лесу и орехи, и ягоды, и грибы. Ставить петли на зайцев научились. Иногда попадали. Но времени на эти занятия совсем не оставалось. Работали в две смены. В это время узкоколейку к поселку начали строить, чтобы лес по ней возить. Нас тоже на то строительство мобилизовали. Там и с дедом твоим познакомилась. Совсем немного с ним прожила. Его скоро в армию взяли.
Слышала краем уха, что он на фронте погиб. Но документов не видела. Запросы разные делала и во время войны, и позже. Так ничего не добилась. Даже ответов не получала. Мы ведь с ним не расписаны. Наоборот, связь нашу старались от всех скрывать. Он тоже из репрессированных. Просеку рубил вместе с другими под узкоколейку, а я с лесозавода шпалы возила. Там, в лесу, и встречались украдкой. Такой вот роман случился! Теперь его и по фотокарточке бы не узнала. Но я счастлива до сих пор, что так получилось!
Баба Шура легонько погладила внука по голове и прикоснулась губами к его макушке.
– Баба, а дальше что было? Ты рассказывай, только не плачь.
– А я теперь уже и не плачу. Все свои слезы в детстве и в молодости выплакала. Слушай, коли интересно. Потом о нашей той жизни своим детям или внукам перескажешь. Может, им тоже интересно будет.
На работе иногда давали выходные, но не более одного раза в месяц.
Очередная беда случилась в один из таких выходных дней. Мы с Веркой пошли по ягоды. Отошли от поселка всего каких-нибудь два километра. Пожар начался с другой стороны. Быстро охватив несколько гектаров леса, огонь приблизился к поселку. Сначала загорелись сараи. Там люди хранили в основном дрова. Топить печи приходилось не только зимой, но и в любое другое время года. Керосинки, хотя и были почти у всех, но где ж керосину наберешься? А печки – в каждой комнатушке.
Огонь быстро перекинулся на жилые строения. Пока прибежали обратно, наш барак уже полыхал. Соня успела вынести лишь маленького Кима, а когда побежала за Климом, горящая крыша рухнула. В пожаре погибло много народа. Так семья потеряла еще двоих. Даже хоронить было некого. Все превратилось в пепел.
Долго не могли прийти в себя. Вера потом стала часто в обморок падать, иногда без всякой причины. Так до самой смерти и падала. Но померла много позднее, перед самым нашим освобождением.
А жить-то надо. Спасибо, с работы помогли соорудить жилье. Оно вышло похожим одновременно и на землянку, и на шалаш. Жить, однако, можно.
Вечная благодарность моя до конца дней родителям той самой пионервожатой, которую загребли якобы за длинный язык. Они все время находились рядом в самые трудные для нас времена и помогали пережить горе.
Родители, я думаю, совсем не походили на свою дочь, больше молчали, чем говорили. А может, их свое горе научило быть такими молчаливыми? Помню, что никогда они не сидели без дела. Старик туески и кадушки научился делать. Бабушка хранила в них ягоды, грибы засаливала. Оба трудились, насколько позволяли силы в их шестьдесят с лишним лет. Они и потом не оставили нас одних. После пожара какое-то время жили рядом, как родные, потом уехали в райцентр. Дядя Ваня оказался в прошлом большим специалистом – инженером. Во время войны, когда некоторых бывших «врагов народа» стали освобождать и отправлять на фронт, освободили, как я слышала, их дочь, а родителям разрешили вернуться из ссылки…
Эх, если бы отца вскоре после ареста не расстреляли, тоже мог бы на фронт попасть, тогда и нам разрешили бы из ссылки домой уехать. Жаль, не случилось! Не судьба, видать…
Баба Шура тяжело, как показалось, со стоном вздохнула и спросила у внука:
– Что еще хочешь узнать о той нашей жизни?.. Ее, жизни-то, фактически не было – одно существование…
Она прожила после этого совсем немного. Попросила однажды позвать священника, чувствовала, что дни ее подходят к концу. Когда пришел священник, она исповедалась и тут же умерла…
Здесь в аду побывала, может, хоть там рай увидит…
Герман Языков.
