Откровения бывшего опера
Зачем милиция Улан-Удэ тайно раскапывала могилы
Об авторе: Герман Языков не один десяток лет отдал работе в органа внутренних дел. Прошел путь от рядового милиции до полковника и заместителя министра. Более 20 лет трудился в службах уголовного розыска и БХСС. Ему есть что рассказать. И вот его первая реальная улан-удэнская история.
Мародеры. Улан-Удэ, 1959 год.
Заудинское кладбище. Громадная территория, раскинувшаяся на несколько километров на бывшей окраине города. Здесь тихо, как и положено быть на кладбище. Безлюдье полное. А было время, когда каждый день двигались похоронные процессии. Люди отдавали последнюю дань уважения покойному.
Сейчас официальных захоронений тут не производят. Правда, некоторые граждане иногда выбирают свободное местечко рядом с родными и разными путями, все больше тайно, без огласки, хоронят.
Могилы горожан находятся так близко одна к другой, что между их ограждениями порой невозможно протиснуться. Встречаются большие семейные захоронения. Видно, что люди продолжают за ними заботливо ухаживать. Другие – в заброшенном виде, поросли травой. Холмики могил едва различимы на земле. Вместе с ржавыми остатками металлических венков они напоминают нам о том, что все мы не вечны.
Здесь в конце пятидесятых разыгралась одна из жутких историй, участником которой мне пришлось стать. Сейчас уже почти не осталось тех людей, кто имел к этой истории хоть какое-то отношение. А из тех, кто находился в центре событий, остался только я.
Тогда нам с Леонидом, моим напарником, было всего по двадцать.
Началось все с того, что нас, двух молодых оперов, выпускников школы милиции прошлого года, вызвал к себе начальник милиции.
– Т-а-а-к... – задумчиво произнес он. – Сейчас по домам. Переодеться. Чтобы ничего милицейского на вас не было. Через час встречаемся здесь.
По заведенному тогда правилу все оперативные работники ходили «по гражданке». Но с одеждой было плохо, поэтому все в основном носили милицейские галифе с выпоротыми кантами и сапоги, кто – яловые, если чином пониже, а кто – хромовые, если имел офицерское звание. От такой «гражданской» одежды за версту виден был опер. Это понимали все. Поэтому высокое начальство из Москвы одно время даже придумало вместо формы выдавать оперативникам отрезы материала, а вместе с этим и деньги на пошив одежды. Но поскольку материал поставлялся на склады крупными партиями, а «пошивочные» на руки не выдавали, а сразу перечисляли в пошивочную мастерскую, чтобы деньги не были затрачены на другие цели, мастерская штамповала гражданскую одежду по одному фасону и одного цвета. Сразу заговорили, что операм теперь ввели новую форму, только без погон, и их можно также различить в любой толпе, как и ранее.
Через час мы были у начальника, и он ввел нас в курс дела.
– Получены оперативные данные, – сказал Филатов, – что среди коммунальщиков, занятых похоронными делами, образовалась преступная группа, которая в ночное время вскрывает свежие захоронения, снимает с покойных одежду и реализует ее в основном через комиссионный магазин, поскольку одежда, как правило, бывает новой. Вскрывают, конечно, не все подряд, а только те, где можно поживиться. Сволочи!..
Он не сдержался и выдал из себя такую отборную порцию мата, которую мы, зная его сдержанность, никогда раньше не только не слышали, но и предположить не могли о такой его компетентности в этом деле.
– Одна могила известна. Известно, где находятся тряпки. Нам нужно съездить на кладбище, присмотреться, как лучше проверить эти данные. Придется тайно вскрыть могилу. Подтвердится, будем брать эту мразь. Сам лично их колоть буду, – проговорил он с угрозой.
Место для проверки подходило как нельзя лучше. Во-первых, почти на краю кладбища. Рядом овраг, по которому можно было скрытно подобраться к месту на машине, привезти лопаты. Удачно, что оградку не успели еще установить, иначе маеты было бы больше.
…Мы выехали на место после двенадцати ночи. Филатов остался ждать нас в отделе. Кроме него, нас двоих и Веньки, шофера милицейского «уазика», больше посвященных в эту операцию не было. Мало ли что, а вдруг на поверку все это окажется туфтой, пьяной фантазией неизвестного нам информатора. Сколько таких «добровольных помощников» приходилось встречать: наплетут с три короба, лишь бы какую копейку урвать.
Шофер Венька остановился в овраге, в том месте, которое мы присмотрели еще днем, но идти с нами категорически отказался – под предлогом, что нужно караулить машину. Даже из кабины не вышел.
Мы сильно мандражили. Время от времени вроде бы налетал легкий ветерок, и у меня по телу пробегала дрожь, которую старался унять, до боли сжав зубы.
Знали еще днем, во время рекогносцировки, что работать придется в экстремальных условиях. Это не метлой на субботниках махать! Поэтому и запаслись, соответственно, тремя бутылками водки. Да что там тремя! Еще две оставили в машине «про запас».
Никогда за всю жизнь не слышал, приходилось ли кому заниматься подобным делом ночью на кладбище. Эксгумации не в счет! Там и народу обычно побольше, и делается это все в условиях, скажем так, гласности. А тут какая гласность?.. Все тайно, под покровом ночи, да еще и выбрали для такой сумасшедшей работы пацанов, вчерашних курсантов.
Чувства, которые испытывали мы тогда, мне, наверное, не забыть до конца своих дней.
Сначала казалось, что вокруг стоит тишина. Такая оглушительная, что закладывало уши. На душе было очень неспокойно.
Решили, что нужно сначала успокоить бившую изнутри дрожь. Зубами открыли металлическую пробку и выпили, можно сказать, одним махом целую бутылку.
После этого дело немного сдвинулось. Стараясь производить как можно меньше шума, начали складывать в сторону металлические венки.
Делали их тогда из тонкой жести в виде листочков и проволочек, окрашенных в разные цвета. В отличие от хвойных эти венки были гораздо долговечнее.
Листочки в темноте позвякивали. Им вторили листки на соседних могилах. И это позвякивание, то легонькое, то посильнее, создавало жуткое впечатление, будто кто-то за спиной постукивает зубами.
Поскрипывают верхушки деревьев, а порой звуки потрескивания идут откуда-то снизу. Кто знает, может быть, кто-то пытается выбраться из-под земли наружу...
Любой звук вызывает в душе такой трепет, что глаза закатываются, спазм перехватывает дыхание, чувства обострены настолько, что слышно, как тикают на руке часы.
Почему-то все время кажется, что за едва различимыми в темноте оградками кто-то ходит, мелькают бесформенные тени.
Оглядываемся по сторонам, и в этот момент что-то большое, черное, подобное грозовой туче, наползает со всех сторон, обволакивает сначала ноги, затем все тело. Ужас переполняет сознание.
Опять пьем. Немного успокаиваемся и беремся за лопаты. Но руки слушаются плохо, пальцы совсем перестали сгибаться и с трудом могут держать лопату. А ноги стали такими непослушными, что сами непроизвольно подгибаются в коленях.
С трудом сдвигаем в сторону холмик. Дальше дело идет быстрее. Понимаем: чем больше будем тянуть, тем дольше продлится для нас это испытание. Почти парализованные руки начинают обретать прежнюю чувствительность.
Страх начинает проходить лишь тогда, когда небо за верхушками сосен окрашивается в серый цвет. Становится чуть спокойнее. Энергия возрастает. Начинаем активнее работать лопатами. Яма становится глубже. Появляется трупный запах, который постоянно усиливается. Через несколько минут чувствуем стук лопаты по крышке гроба. Она явно не закреплена гвоздями, буквально «ходит» под ногами. Вылезаем, а вернее сказать, выпрыгиваем наверх, подцепляем крышку с двух сторон и с трудом приподнимаем. В образовавшийся просвет видно голое тело, лежащее животом вниз.
Теперь уже без всякой осторожности махаем лопатами, словно соревнуемся в скорости. Засыпаем быстро. На образовавшийся холмик набрасываем, как придется, венки, подхватываем лопаты и бегом бросаемся в овраг к машине, которая нас ждет.
Венька, ни о чем не спрашивая, дает по газам, и машина мчится по пустынным улицам. Мы молчим, как глухонемые. Водитель осторожно напоминает:
– Не забыли? Тут еще есть...
Три штуки мы уже выпили, но потрясение настолько велико, что не чувствуется ни малейших признаков опьянения. Озноб время от времени продолжает пробегать по телу.
Притормозили возле какой-то водоколонки. Напились воды пополам с водкой, а потом предстали перед начальником, которому и доложили о результатах работы.
– Ребята, – сказал он, – вам нужно хорошо выспаться. Придется обратиться к испытанному средству. На фронте как было? Новичкам после первого боя, если дело доходило до штыковой, сливали «фронтовые» в котелок, заставляли выпить и затем хорошо вздремнуть, иначе в следующий раз могли сдрейфить, а там недалеко загреметь и под трибунал.
С этими словами он открыл свой сейф, вынул бутылку и налил нам по полному стакану. После этого нас развезли по домам.
Я проснулся лишь назавтра днем, проспав более двадцати пяти часов.
Мама сказала:
– С твоей работы приезжали, сказали, что тебе сегодня на работу можно не приходить. Отдыхай. – Потом со вздохом добавила: – Это что у вас за работа такая: можно все сразу – и работать, и водку пить?..
Оправдываться и вдаваться в подробности я не стал.
Через полгода мне исполнилось двадцать один. Вполне зрелый возраст. Отмечал я свой день рождения в кругу друзей – одноклассников и соседей, с которыми рос с детства. Поднимали тост за именинника, за удачу в ментовских делах и, по обыкновению, за здоровье. Засмеялись все весело: «Да он же здоровый, как бык». Одна лишь мама заметила:
– Ребята, у него уже половина головы седых волос. Неужели не замечаете?
А ведь и вправду не заметили. Вроде бы все как было, только, оказывается, не совсем так.
По тому уголовному делу возникли, как знаю, серьезные проблемы. В стране таких преступлений не совершалось. По какой статье возбуждать? Ведь покойных потерпевшими не назовешь. Однако выход нашли.
В стране действовал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года «Об усилении уголовной ответственности за хищение государственного или общественного имущества». Кому принадлежит кладбищенская земля? Государству. Все, что находится в земле, принадлежат государству. Раздеваешь трупы – равнозначно похищаешь у государства. Ломали тогда за хищение такие сроки, что по нынешним меркам это кажется просто невероятным.
По делу было установлено более десяти эпизодов. Всем троим дали по двадцать пять лет лишения свободы. Говорили, что в тюрьме они долго не протянули. Всех троих вскоре кончили сами же уголовники. Отношение к мародерам везде одинаковое.
P.S. Новые истории бывшего опера читайте в следующем номере.
Мародеры. Улан-Удэ, 1959 год.
Заудинское кладбище. Громадная территория, раскинувшаяся на несколько километров на бывшей окраине города. Здесь тихо, как и положено быть на кладбище. Безлюдье полное. А было время, когда каждый день двигались похоронные процессии. Люди отдавали последнюю дань уважения покойному.
Сейчас официальных захоронений тут не производят. Правда, некоторые граждане иногда выбирают свободное местечко рядом с родными и разными путями, все больше тайно, без огласки, хоронят.
Могилы горожан находятся так близко одна к другой, что между их ограждениями порой невозможно протиснуться. Встречаются большие семейные захоронения. Видно, что люди продолжают за ними заботливо ухаживать. Другие – в заброшенном виде, поросли травой. Холмики могил едва различимы на земле. Вместе с ржавыми остатками металлических венков они напоминают нам о том, что все мы не вечны.
Здесь в конце пятидесятых разыгралась одна из жутких историй, участником которой мне пришлось стать. Сейчас уже почти не осталось тех людей, кто имел к этой истории хоть какое-то отношение. А из тех, кто находился в центре событий, остался только я.
Тогда нам с Леонидом, моим напарником, было всего по двадцать.
Началось все с того, что нас, двух молодых оперов, выпускников школы милиции прошлого года, вызвал к себе начальник милиции.
– Т-а-а-к... – задумчиво произнес он. – Сейчас по домам. Переодеться. Чтобы ничего милицейского на вас не было. Через час встречаемся здесь.
По заведенному тогда правилу все оперативные работники ходили «по гражданке». Но с одеждой было плохо, поэтому все в основном носили милицейские галифе с выпоротыми кантами и сапоги, кто – яловые, если чином пониже, а кто – хромовые, если имел офицерское звание. От такой «гражданской» одежды за версту виден был опер. Это понимали все. Поэтому высокое начальство из Москвы одно время даже придумало вместо формы выдавать оперативникам отрезы материала, а вместе с этим и деньги на пошив одежды. Но поскольку материал поставлялся на склады крупными партиями, а «пошивочные» на руки не выдавали, а сразу перечисляли в пошивочную мастерскую, чтобы деньги не были затрачены на другие цели, мастерская штамповала гражданскую одежду по одному фасону и одного цвета. Сразу заговорили, что операм теперь ввели новую форму, только без погон, и их можно также различить в любой толпе, как и ранее.
Через час мы были у начальника, и он ввел нас в курс дела.
– Получены оперативные данные, – сказал Филатов, – что среди коммунальщиков, занятых похоронными делами, образовалась преступная группа, которая в ночное время вскрывает свежие захоронения, снимает с покойных одежду и реализует ее в основном через комиссионный магазин, поскольку одежда, как правило, бывает новой. Вскрывают, конечно, не все подряд, а только те, где можно поживиться. Сволочи!..
Он не сдержался и выдал из себя такую отборную порцию мата, которую мы, зная его сдержанность, никогда раньше не только не слышали, но и предположить не могли о такой его компетентности в этом деле.
– Одна могила известна. Известно, где находятся тряпки. Нам нужно съездить на кладбище, присмотреться, как лучше проверить эти данные. Придется тайно вскрыть могилу. Подтвердится, будем брать эту мразь. Сам лично их колоть буду, – проговорил он с угрозой.
Место для проверки подходило как нельзя лучше. Во-первых, почти на краю кладбища. Рядом овраг, по которому можно было скрытно подобраться к месту на машине, привезти лопаты. Удачно, что оградку не успели еще установить, иначе маеты было бы больше.
…Мы выехали на место после двенадцати ночи. Филатов остался ждать нас в отделе. Кроме него, нас двоих и Веньки, шофера милицейского «уазика», больше посвященных в эту операцию не было. Мало ли что, а вдруг на поверку все это окажется туфтой, пьяной фантазией неизвестного нам информатора. Сколько таких «добровольных помощников» приходилось встречать: наплетут с три короба, лишь бы какую копейку урвать.
Шофер Венька остановился в овраге, в том месте, которое мы присмотрели еще днем, но идти с нами категорически отказался – под предлогом, что нужно караулить машину. Даже из кабины не вышел.
Мы сильно мандражили. Время от времени вроде бы налетал легкий ветерок, и у меня по телу пробегала дрожь, которую старался унять, до боли сжав зубы.
Знали еще днем, во время рекогносцировки, что работать придется в экстремальных условиях. Это не метлой на субботниках махать! Поэтому и запаслись, соответственно, тремя бутылками водки. Да что там тремя! Еще две оставили в машине «про запас».
Никогда за всю жизнь не слышал, приходилось ли кому заниматься подобным делом ночью на кладбище. Эксгумации не в счет! Там и народу обычно побольше, и делается это все в условиях, скажем так, гласности. А тут какая гласность?.. Все тайно, под покровом ночи, да еще и выбрали для такой сумасшедшей работы пацанов, вчерашних курсантов.
Чувства, которые испытывали мы тогда, мне, наверное, не забыть до конца своих дней.
Сначала казалось, что вокруг стоит тишина. Такая оглушительная, что закладывало уши. На душе было очень неспокойно.
Решили, что нужно сначала успокоить бившую изнутри дрожь. Зубами открыли металлическую пробку и выпили, можно сказать, одним махом целую бутылку.
После этого дело немного сдвинулось. Стараясь производить как можно меньше шума, начали складывать в сторону металлические венки.
Делали их тогда из тонкой жести в виде листочков и проволочек, окрашенных в разные цвета. В отличие от хвойных эти венки были гораздо долговечнее.
Листочки в темноте позвякивали. Им вторили листки на соседних могилах. И это позвякивание, то легонькое, то посильнее, создавало жуткое впечатление, будто кто-то за спиной постукивает зубами.
Поскрипывают верхушки деревьев, а порой звуки потрескивания идут откуда-то снизу. Кто знает, может быть, кто-то пытается выбраться из-под земли наружу...
Любой звук вызывает в душе такой трепет, что глаза закатываются, спазм перехватывает дыхание, чувства обострены настолько, что слышно, как тикают на руке часы.
Почему-то все время кажется, что за едва различимыми в темноте оградками кто-то ходит, мелькают бесформенные тени.
Оглядываемся по сторонам, и в этот момент что-то большое, черное, подобное грозовой туче, наползает со всех сторон, обволакивает сначала ноги, затем все тело. Ужас переполняет сознание.
Опять пьем. Немного успокаиваемся и беремся за лопаты. Но руки слушаются плохо, пальцы совсем перестали сгибаться и с трудом могут держать лопату. А ноги стали такими непослушными, что сами непроизвольно подгибаются в коленях.
С трудом сдвигаем в сторону холмик. Дальше дело идет быстрее. Понимаем: чем больше будем тянуть, тем дольше продлится для нас это испытание. Почти парализованные руки начинают обретать прежнюю чувствительность.
Страх начинает проходить лишь тогда, когда небо за верхушками сосен окрашивается в серый цвет. Становится чуть спокойнее. Энергия возрастает. Начинаем активнее работать лопатами. Яма становится глубже. Появляется трупный запах, который постоянно усиливается. Через несколько минут чувствуем стук лопаты по крышке гроба. Она явно не закреплена гвоздями, буквально «ходит» под ногами. Вылезаем, а вернее сказать, выпрыгиваем наверх, подцепляем крышку с двух сторон и с трудом приподнимаем. В образовавшийся просвет видно голое тело, лежащее животом вниз.
Теперь уже без всякой осторожности махаем лопатами, словно соревнуемся в скорости. Засыпаем быстро. На образовавшийся холмик набрасываем, как придется, венки, подхватываем лопаты и бегом бросаемся в овраг к машине, которая нас ждет.
Венька, ни о чем не спрашивая, дает по газам, и машина мчится по пустынным улицам. Мы молчим, как глухонемые. Водитель осторожно напоминает:
– Не забыли? Тут еще есть...
Три штуки мы уже выпили, но потрясение настолько велико, что не чувствуется ни малейших признаков опьянения. Озноб время от времени продолжает пробегать по телу.
Притормозили возле какой-то водоколонки. Напились воды пополам с водкой, а потом предстали перед начальником, которому и доложили о результатах работы.
– Ребята, – сказал он, – вам нужно хорошо выспаться. Придется обратиться к испытанному средству. На фронте как было? Новичкам после первого боя, если дело доходило до штыковой, сливали «фронтовые» в котелок, заставляли выпить и затем хорошо вздремнуть, иначе в следующий раз могли сдрейфить, а там недалеко загреметь и под трибунал.
С этими словами он открыл свой сейф, вынул бутылку и налил нам по полному стакану. После этого нас развезли по домам.
Я проснулся лишь назавтра днем, проспав более двадцати пяти часов.
Мама сказала:
– С твоей работы приезжали, сказали, что тебе сегодня на работу можно не приходить. Отдыхай. – Потом со вздохом добавила: – Это что у вас за работа такая: можно все сразу – и работать, и водку пить?..
Оправдываться и вдаваться в подробности я не стал.
Через полгода мне исполнилось двадцать один. Вполне зрелый возраст. Отмечал я свой день рождения в кругу друзей – одноклассников и соседей, с которыми рос с детства. Поднимали тост за именинника, за удачу в ментовских делах и, по обыкновению, за здоровье. Засмеялись все весело: «Да он же здоровый, как бык». Одна лишь мама заметила:
– Ребята, у него уже половина головы седых волос. Неужели не замечаете?
А ведь и вправду не заметили. Вроде бы все как было, только, оказывается, не совсем так.
По тому уголовному делу возникли, как знаю, серьезные проблемы. В стране таких преступлений не совершалось. По какой статье возбуждать? Ведь покойных потерпевшими не назовешь. Однако выход нашли.
В стране действовал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года «Об усилении уголовной ответственности за хищение государственного или общественного имущества». Кому принадлежит кладбищенская земля? Государству. Все, что находится в земле, принадлежат государству. Раздеваешь трупы – равнозначно похищаешь у государства. Ломали тогда за хищение такие сроки, что по нынешним меркам это кажется просто невероятным.
По делу было установлено более десяти эпизодов. Всем троим дали по двадцать пять лет лишения свободы. Говорили, что в тюрьме они долго не протянули. Всех троих вскоре кончили сами же уголовники. Отношение к мародерам везде одинаковое.
P.S. Новые истории бывшего опера читайте в следующем номере.
