Мир снов художника Зорикто Доржиева

Говорят, в России картины пишут замечательные художники, но продаются только бурятские
A- A+
Персональные выставки художника Зорикто Доржиева успешно прошли в лучших музеях мира. Дважды картины Зорикто были проданы на аукционе Christie’s. А в родном Улан-Удэ увидеть его творчество нельзя – едва родившись, оно покидает Бурятию. Его работы – восточные сказки, сны о Великой Степи и кочевниках, пронизанные тихой улыбкой, сделали его знаменитым. Но сегодня он другой, и сам признается в этом.  

О выборе профессии 

Я всегда много рисовал. Отец – художник и тонкий психолог, сохранил мои ранние рисунки, некоторые из которых вошли в книгу «Zorik-book». Так я словно оправдывался перед миром в том, что пришел не потому, что это стало вдруг модно, а потому что это было всегда.  Я не оканчивал художественную школу. Мне стало скучно, и я ушел. Позже отец посоветовал мне поступить в училище на художественное отделение. Это было в начале 90-х годов. Время было сложное, все менялось, кажется, сам воздух был пропитан негативом и темной энергией. В школе это тоже ощущалось. Я всегда был отличником, но в какой-то момент мне стало неинтересно, и я снова ушел. Однажды я вышел из школы, зная, что больше туда не вернусь. Возможно, я тоже вовлекся в эту игру всеобщего отрицания. 

О музыке

Вопрос о том, кем быть стоял передо мной после окончания училища в Улан - Удэ. Я мечтал стать музыкантом – с длинными волосами, с гитарой. С такими же волосатыми ребятами мы репетировали и даже записывали что-то. Я был уверен в этот момент жизни, что из меня выйдет супер-пупер музыкант. Сегодня на любительском уровне я по - прежнему нахожусь в музыке с головой.

О «бурятском художнике»

Бурятский ли я художник? Хороший вопрос. Я всегда старался преодолеть какие-то рамки. Через степную колористику мне легче беседовать со зрителем, а так, пожалуй, это европейская школа, европейские приемы рассуждения в живописи. Элементы национальной культуры помогают мне более убедительно доносить до зрителя свои мысли.

Об отце

Мой отец – художник Бальжинима Доржиев, один из главных моих учителей, но не в плане методики преподавания, а как пример какого-то сгустка энергии, который, поглощая информацию, выносит ее на холст каким-то невообразимым образом.  В детстве мне казалось, что это какой-то сакральный процесс. Слова бессильны и бессмысленны. Если есть что-то такое в человеке, то получаются очень интересные вещи, которые хочется обсуждать, смотреть на них.

О бедности художников

После пяти лет в училище мы все получали специальность «художник – педагог». Мы мрачновато шутили: «Ты будешь художником – водителем, ты - художником – столяром, а ты – художником – кондуктором». Пресловутая бедность художников меня пугала, я хотел воспротивиться такому положению вещей. Чтобы отправить меня учиться в Красноярск, отец продал свой пилорамный станок. Потянуть Петербург семье было сложно. Самым ближайшим художественным вузом оказался Красноярский.

Об учебе в Красноярске

Это заняло еще 6 лет. Неимоверно долго. Русская школа живописи предполагает последовательный, непрерывный процесс обучения, который носит не столько образовательный, сколько охранительный характер для того, чтобы не растерять весь накопленный веками опыт. Когда ты выходишь из этой школы, то полагаешь, что вот сейчас и начнется то самое свободное творчество, но…ты не можешь ничего из себя выложить, кроме тех знаний, которые в тебя заложили. Думаю, что сейчас стало проще из-за того, что появился доступ к информации.

О самокритике

Иногда спрашиваешь себя: зачем выносил некоторые картины на суд зрителя? Со временем становишься очень критичным, но потом понимаешь: картины как дети – такой получился «ребенок» и ладно. Это было ощущение того времени. Если сейчас я смотрю на эти вещи по-другому, значит, надо сделать заново.

О выставках

Раньше мне нравилось. Сейчас к открытиям выставки, самим тусовочным мероприятиям, я отношусь спокойно. Пожалуй, к открытию выставки в Третьяковской галерее я так сильно волновался, что к моменту открытия уже был абсолютно спокоен.

О многих жизнях

Живу я одну жизнь или много? Хороший вопрос. Я не задумывался над этим, но скажу, что мне однозначно тесно быть только в рамках художника – живописца. Наверное, я в этой жизни проживаю несколько жизней. Иногда по прошествии времени мне кажется, что в разные периоды моей жизни это был разный я. Когда я был музыкантом, орал в микрофон и швырял гитару – это был один я, в детстве была совсем другая, чуть ли не средневековая жизнь. Учась в Красноярске, я все время спрашивал себя: «Как я тут очутился? Я же должен был стать музыкантом?! Надо собираться домой, я не здесь должен быть». Мне всегда казалось, что что-то я должен изменить.

О сомнениях

В годы учебы меня вдруг взяло сомнение о важности и нужности моего дела. «Вот дизайнеры! – думал я, – они делают что-то важное и востребованное. Пусть это ремесло, но это просто, понятно и нужно». У меня было много друзей дизайнеров, которые знали историю живописи, архитектуры, промышленности, металла, культуры и т.д. Мне казалось, что вот они – люди будущего. А художники? Я видел, как непросто им живется, как высокие идеи не соотносятся с реальной жизнью. Это было в конце 90-х. Я хотел перевестись на дизайнерский факультет, но, слава богу, нашлись какие-то причины и мне отказали. Уже после института я в полной мере соприкоснулся с работой дизайнера в одном рекламном агентстве. То, о чем я так долго мечтал, я получил сполна (смеется). И понял, что это не мое. Творчества там был минимум.

Об иной этничности

Я никогда не чувствовал себя кем - то инородным. Может быть, только в самом начале. Но я вращался в среде художников и музыкантов, может быть, поэтому. Я даже акцентировал, что, будучи бурятом, некоторые вещи воспринимаю по - другому. В целом, я ощущаю себя космополитичным, потому что я не художник – этнограф, не воссоздатель исторической правды, я пытаюсь делать искусство.

Об успехе

Успех – это хитрая штука, которая дает некоторую уверенность. Отчасти это привязка к оценочному мнению других людей. Успех – это завершение одного этапа и повод идти дальше.

О смелости

Иногда я думаю, что недостаточно смел. Иногда что-то останавливает. Я иду по жизни, слушая свою интуицию, не стараясь что-то переламывать. Глядя на самые первые свои работы, я вижу, что в них всегда была четкая позиция, уверенность и непосредственность, которой мне сейчас не хватает. В детстве все это происходит очень органично: ребенок не нагружен какой – нибудь лишней информацией, он делает только то, что кажется ему приемлемым в данный момент, не думая, что об этом скажут родители или друзья. Чем старше становишься, тем менее подвижным становишься, а может, просто устаешь от каких-то вещей. Но зато, когда соприкасаешься с другими сферами, понимаешь: еще пахать – не перепахать.  Так случилось, когда, например, я начал лепить, делать экспериментальные вещи. Тогда понимаешь, что есть еще масса интересных областей, в которых я мог бы приложить свои усилия. Нужна только смелость.

О детстве

Все происходит из детства. Идеи художников, писателей уходят корнями туда. Основная часть меня сегодняшнего – то, что заложено во мне с детства. Я был городским ребенком, ездившим на лето в деревню к бабушке. Собрав ватагу ребятишек, я любил погружать их в мир недавно прочитанных мною книг. Мы ставили инсценировки «Последнего из могикан», «Приключения Тома Сойера», что-нибудь про войну, увиденное в кино, рассказанное родителями.  Я создавал атмосферу, готовил реквизит, руководил массами… Это был счастливый период с 8 до 13 лет. Дедушку своего в осознанном детстве я уже не застал. Его столярные инструменты и пиломатериалы бабушка отдала мне в безраздельное пользование, и я «творил» реквизит для наших игр – автоматы, пистолеты, прочие игрушки.  Было это словно в другой жизни – в деревне Горхон Заиграевского района. Я до сих пор помню лица тех моих друзей, с некоторыми из которых я общаюсь до сих пор.

О понимании

Порой меня спрашивают, о чем моя картина. Это самый страшный вопрос для любого художника. Иногда я начинаю что-то мычать в ответ, иногда начинаю говорить разные вещи разным людям, ожидая, что когда – нибудь эти люди где-нибудь пересекутся. (улыбается) Это помогает упорядочивать собственные идеи. Иногда хочется быть чистым как лист и делать что-то с детской непосредственностью. Конечно, отчаяние мне знакомо, но я рад, что так не кажется. Когда говорят, что в России пишут замечательные художники, но продаются только бурятские – это плюс Константину Ханхалаеву, как продюсеру.

О зависти и лести

Я стараюсь включать броню и не пропускать в себя ни то, ни другое. Когда начинаются хвалебные речи, я внутренне весь напрягаюсь и чувствую, как из меня уходит что-то драгоценное, жизненное.

О поиске себя

Это всегда очень сложно для художника. Сейчас я работаю над документальным фильмом и большим выставочным проектом. Пока не буду раскрывать все детали. Мои новые работы кардинально отличаются от всего раннего. Как только мысль озвучена, она уже отживает свое и работать с ней становится неинтересно. Творческий поиск сравним с жизненным циклом человека. Мне все кажется, что я еще молодой и в голове гуляют развеселые рок-н-ролльные мысли. Мне даже кажется, что в работах я молодею. По ощущениям мне еще нет 30. Я начинал с более серьезных вещей, а сейчас начинаю больше хулиганить и применять столько неожиданных ходов, словно только что окончил институт.

Об искренности

Есть люди, которые, наполняясь знаниями, просто выдают то, что в них положено. Отец никогда не говорил мне, что нужно делать, какие использовать цвета. Он говорил, что нужно быть искренним, потому что зритель всегда чувствует неискренность. Когда в том, что ты делаешь, есть твои искренние порывы, если это было вложено тобой некорыстно, а действительно пережито, то включается некая цепь, когда мысль, возможно, совсем нечеткая, начинает обретать формы и энергетику. Зритель начинает обсуждать картину, которая перестает быть твоей, уходя в самостоятельный полет. Если ты можешь запускать такие цепочки бесконечности, то это классно!
 
Диляра Батудаева, «Номер один»
© 2012 — 2024
Редакция газеты GAZETA-N1.RU
Все права защищены.