Происшествия
20.08.2016 в 10:00
Командировка на край света
Новая криминальная история от бывшего улан-удэнского опера
В шестидесятые годы судьба загнала меня на север Красноярского края. До Полярного круга оставались сущие пустяки – не более полутысячи километров, что по сибирским меркам совсем немного.
Командировка «на седьмую командировку» – так на зэковском сленге именовались лагерные пункты, предстояла долгой и длинной. Пять лет назад в городе выстрелом в затылок был убит шофер такси. Розыскное дело, заведенное по факту нераскрытого тяжкого преступления, грузом висело у меня на шее, а точнее, лежало в сейфе, время от времени пополняясь никому не нужными бумагами.
На этот раз стало известно, что таксист накануне гибели крепко поцапался в одной из поездок с пассажиром. Дело дошло до монтировки. Пассажир оказался рецидивистом с несколькими судимостями. Так появилась версия его возможной причастности к совершению тяжкого преступления. К этому времени пассажир уже отбывал в колонии новое наказание.
Мой начальник, которому я доложил о полученных материалах, категорично заявил: «Поезжай в колонию, там его допросишь по факту. Думаю, на контакт он охотно пойдет, но убийства, может быть, и не совершал. Поэтому главная для тебя цель – хорошо его разговорить, может быть, что-нибудь сболтнет».
Так я отправился в поездку на край света.
Убежище зэков
До Межгранки добрались уже затемно. Как по стандарту – станционный поселок. Здесь же, за высоким забором, «зона». Вдалеке перелаиваются собаки. Вокруг полное безлюдье. В станционном помещении меня словно ждали. Две женщины подошли почти одновременно.
– Вам на «седьмую»? Пойдемте вместе?..
Я не возражал. Обе оказались из центральной России и ехали на личное свидание. Та, что постарше, – к сыну, другая – к мужу. Отправляться в ночь пешком за десятки километров, да по незнакомой дороге и в чужих краях отважится не каждый.
Дорогу предстояло осилить в течение одного светового дня. Пожилая женщина уже бывала здесь несколько лет назад, она и внесла ясность: дорога в отдельных местах проложена по сплошному болоту – если собьемся с дороги, выбраться назад будет сложно. Другой аргумент был не менее весомым: если придем в колонию после отбоя, даже на вахту не запустят – придется коротать ночь под забором…
С рассветом тронулись в путь.
Шли по дороге, пробитой сквозь густую чащу леса. Идти по ней было тяжело и скользко. В иных местах приходилось идти гуськом.
Где-то впереди была лишь тундра, а там недалеко и Ледовитый океан.
Мы поняли, что путешествие на край земли подходит к концу, когда подошли к поселку из двух бараков, фанерного киоска с витриной, закрытой ставнем, да солдатской казармой с двумя дверями в торцах.
Рядом находилась «зона», обнесенная все таким же серым забором пятиметровой высоты, границы которого уходили за горизонт. У ворот колонии стоял, засунув руки в карманы шинели, приземистый майор лет сорока, со сбитой на затылок фуражкой. Такие форменные головные уборы для служащих внутренней службы МВД – синий верх и малиновый околыш – были заменены лет десять назад, но сюда эти веяния за дальностью расстояния еще не дошли.
Исповедь майора
Майор внимательно и с большим любопытством оглядывал нас. Здесь каждое новое лицо – как весточка из далекого мира. Об этом и рассказал мне доверительно Иван Мартынович, тот самый майор, когда мы вечером сидели с ним в его холостяцкой комнате в бараке и пили настойку из брусники, которую Иван Мартынович заботливо подливал из трехлитрового бидона.
Сколько раз, мысленно возвращаясь к этой поездке, задумывался о том, чем же она произвела на меня такое впечатление. Думаю, причина кроется в состоянии того постоянного внутреннего напряжения, в котором находился в течение всего времени пребывания в командировке: не знаешь, куда идти, на чем добираться, где поесть, где приткнуться на ночь или просто передохнуть, где умыться и даже, простите, где справить нужду. Путешествие на север от железнодорожной магистрали до этой самой, будь она неладна, «седьмой командировки» заняло в один конец почти пятеро суток, и протяженность пройденного пути – почти полторы тысячи километров.
И вот мы сидим с ним в невзрачной барачной комнатенке, половина которой занята печкой. Здесь же кровать, узкая и жесткая, застланная суконным покрывалом. Тумбочка, заменяющая стол. Единственное окошко завешано марлевой занавеской. Пара скособоченных табуреток, на которых мы сидим, обмывая наше знакомство. Стена комнаты утыкана гвоздями, на которых развешан гардероб хозяина, укрытый от посторонних глаз газетами. На противоположной стене на гвозде висит керосиновая лампа, обыкновенная, пятилинейная, которая, как видно, в числе самых необходимых предметов в хозяйстве.
– Это ты напрасно думаешь, что жить здесь опасно, – говорит он. – Глухомань – это, конечно, верно. Но нападать здесь на человека никто не будет, разве что беглые, и те только по большой нужде. Ну, еще могут какие-нибудь «отпетые-отплаканные», которым чужой жизни не жалко, да и за свою не держатся. Случись здесь такое, сами «дознание» проведут. Все «зоны» поднимутся. Вычислят и хоть где достанут и кончат. Сюда люди ведь только по нужде ездят, к тем, кто срок отбывает. Обидишь близкого – все равно что тебя самого обидели. Такое не прощают. Прежде всего по отношению к себе обиды не прощают. Затаится и ждет, когда можно будет какую-нибудь гадость подстроить. Попробуй, например, любую беспородную шавку обидеть, запомнит и цапнет, когда случай представится. А люди – тем более: в них пакости больше...
Немного помолчав, майор добавляет:
– Люди здесь больше всего справедливость ценят... В колониях никогда не работал? Нет?.. Тогда не поймешь. Вот говорят: «зэки», «зэки»... Они все разные. Тут только стригут и одевают всех одинаково, а дело у каждого свое. И каждый в своем деле находит себе оправдание. Начни такого подначивать, можешь врагом навеки стать.
Милиционер-философ
Вообще Иван Мартынович, как я убедился, – большой философ. Из каждого факта, в основном собственной, богатой событиями жизни он после длинных и пространных рассуждений делал практический вывод.
Настойка была мало сказать хорошая. Это был великолепный напиток, весьма солидного градуса, что я с удовольствием высказал собеседнику. Он, соглашаясь, кивнул:
– Ее тут все делают, даже зэки.
Его откровение меня удивило. Мало того что речь идет о режимном учреждении, ведь для производства этого зелья нужна, как известно, не только ягода, но также сахар, дрожжи...
Он посмотрел на меня с нескрываемой усмешкой:
– Такое питье не только здесь гонят, но даже в тюремной камере иногда умудряются, несмотря на то что там практически каждый день «шмон». Сахар месяцами откладывают помаленьку от пайки, а закваска всегда под рукой, был бы хлеб. Свободного времени хватает, а «голь на выдумки хитра». Так ведь говорят?..
– А природа здесь пер-во-здан-ная, – продолжил он через некоторое время. – В таком виде осталась, как миллион лет назад.
Ему очень хотелось как-то отметить уникальность этого края, этакое желание хвастануть. А поскольку кроме природы хвалиться в этой дыре было нечем, он нажимал на «первозданность», произнося это слово торжественно, по слогам.
– Когда сюда попал, был поражен. Такая красота кругом! Комарья, правда, много летом. Но к комарам привыкаешь. Сам-то я с запада. Наша деревня в войну даже под немцем была. Сожгли и порушили много домов. Видел своими глазами, когда часть нашу перебрасывали на восток на войну с Японией. Вырвался на денек. Родители к тому времени померли. Сестренка младшая вышла замуж за инвалида и жила с ним в родительском доме. Вот и получилось, что после войны податься некуда было. Не делить же хату с сестренкой...
Похоже, что воспоминания затронули майора за живое. Он закурил «беломорину» и продолжил:
– Я в войну до младшего лейтенанта дослужился, все ж семилетку окончил. Самым грамотным человеком на деревне был, но знал-то всего: «круглое – катай, плоское – толкай, бери больше, кидай дальше». Наука нехитрая. Если правила эти усвоил, проживешь и с семилеткой. Ты-то знаешь такое правило? Нет? Тогда, выходит, до семилетнего образования не дотянул и в колхозе не работал. Ты только не обижайся. Надо мной ребята в армии сначала подшучивали: «Наш Иван, как трамвай увидел, так побежал к нему соломой кормить...» Я на эти шутки не обижался. И правда, трамвай первый раз живьем увидел, когда в Европу вошли... А после войны, когда части расформировывать начали, определили меня в запасной полк. Я сам напросился. В деревню, сразу решил, не поеду. Ну, а куда деваться, если никакой специальности нету? На войну-то в семнадцать лет взяли. Решил в армии остаться. Но таких в армии – миллион. Когда предложили в МВД, тогда еще НКВД называлось, решил туда податься. Тем более что и питание, и обмундировка, и зарплата, и крыша всегда над головой. Чего еще надо? Не учел только, брат, одного – могут ведь и на край света отправить. И ведь не откажешься, приказ есть приказ.
Попал в ловушку
Но я об этом не думал. Привык на войне, что дальше фронта не пошлют. Вот и попал сюда, как в ловушку. Сначала думал: если не понравится, уеду. Попробовал я несколько раз перевод получить, но в такую дыру умного человека никакими коврижками не заманишь. Поэтому и перевода не дают. Заменить некем.
Он засмеялся:
– У нас говорят, незаменимых людей нет. Врут. Я самым незаменимым оказался. Постепенно привык, конечно. Мне до пенсии осталось еще пару лет, как-нибудь дотяну. Иные сюда уже по две-три ходки сделали, а я здесь двадцать лет с лишним. Можно сказать, вся моя послевоенная жизнь «на зоне» прошла. ‘Жалею, что из-за этой дыры своей семьи создать так и не смог. Да и не только я один. У нас в бараке десять квартир, одни бобыли живут. И детей малых здесь никогда не было. Вообще-то семьи у многих есть. Но здесь не живут, обитают где-нибудь за тысячи километров отсюда, а в этой тьмутаракани живут вроде как одни командированные, да дорабатывают свой срок до пенсии ветераны.
...Помолчали. Выпили еще по стакану брусничной. Иван Мартынович продолжил:
– Не хочет народ здесь по своей воле оставаться. Приедет какой новенький, поживет неделю-другую, сложит вещички в котомку и, аля-улю, подался на Большую землю. Работы везде полно и с жильем такой проблемы, как раньше, сейчас нет... А вот я почему отсюда раньше не сбежал? Вам, молодым, это понять сложно. Война многим жизнь поломала, а когда закончилась, все мечтали о самом малом – о спокойной жизни и чистой постели. Таким вот и представлялось счастье.
Первое время так и было. Потом прошло. И сразу появился вопрос: «Чего у нас здесь только нет?.. Этого нет… Другого нет…». Как в анекдоте, получается. Почему, думаешь, зэки из колонии бегут, некоторые даже перед самым освобождением? А все просто. Ему уже настолько невмоготу здесь находиться, случай представится, уйдет в побег, чтобы хоть на несколько часов почувствовать себя свободным. В этом и есть его счастье. А то, что он эти часы на свободе, как заяц при облаве, бегал, за кустами прятался, об этом не вспоминает. Вот и для меня направление сюда на работу было верхом счастья.
…Видно было, что воспоминания не доставляют майору большого удовольствия, но он упорно продолжал копаться в своем прошлом и, как видно, чувствовал потребность высказаться.
– Скоро на пенсию пойду и рвану отсюда со скоростью света. Может, еще успею семью создать. Если своих детей завести не удастся, женюсь на вдовой или разведенке, буду ее детишек, как своих, воспитывать. А может, и свои появятся. Об этом и мечтаю. Мне ведь и пятидесяти нет. Можно оказать, только половину жизни прожил...
Утром мне предстояло двигаться в обратном направлении. Командировка на край света подарила мне на затерянных родных просторах встречу с безвестным Иваном Мартыновичем, окруженным зэками, такими же бедолагами, как и он сам, даже, наверное, чем-то на них похожим, человеком, много повидавшим и испытавшим на своем веку, не сломавшимся под тяжестью невзгод, не потерявшим своей надежды на счастье. Так пусть же найдет он его хоть здесь, на краю света, или в другом месте. Бог ему навстречу!
Герман Языков (печатается в сокращении).
Фото: pixabay.com
Командировка «на седьмую командировку» – так на зэковском сленге именовались лагерные пункты, предстояла долгой и длинной. Пять лет назад в городе выстрелом в затылок был убит шофер такси. Розыскное дело, заведенное по факту нераскрытого тяжкого преступления, грузом висело у меня на шее, а точнее, лежало в сейфе, время от времени пополняясь никому не нужными бумагами.
На этот раз стало известно, что таксист накануне гибели крепко поцапался в одной из поездок с пассажиром. Дело дошло до монтировки. Пассажир оказался рецидивистом с несколькими судимостями. Так появилась версия его возможной причастности к совершению тяжкого преступления. К этому времени пассажир уже отбывал в колонии новое наказание.
Мой начальник, которому я доложил о полученных материалах, категорично заявил: «Поезжай в колонию, там его допросишь по факту. Думаю, на контакт он охотно пойдет, но убийства, может быть, и не совершал. Поэтому главная для тебя цель – хорошо его разговорить, может быть, что-нибудь сболтнет».
Так я отправился в поездку на край света.
Убежище зэков
До Межгранки добрались уже затемно. Как по стандарту – станционный поселок. Здесь же, за высоким забором, «зона». Вдалеке перелаиваются собаки. Вокруг полное безлюдье. В станционном помещении меня словно ждали. Две женщины подошли почти одновременно.
– Вам на «седьмую»? Пойдемте вместе?..
Я не возражал. Обе оказались из центральной России и ехали на личное свидание. Та, что постарше, – к сыну, другая – к мужу. Отправляться в ночь пешком за десятки километров, да по незнакомой дороге и в чужих краях отважится не каждый.
Дорогу предстояло осилить в течение одного светового дня. Пожилая женщина уже бывала здесь несколько лет назад, она и внесла ясность: дорога в отдельных местах проложена по сплошному болоту – если собьемся с дороги, выбраться назад будет сложно. Другой аргумент был не менее весомым: если придем в колонию после отбоя, даже на вахту не запустят – придется коротать ночь под забором…
С рассветом тронулись в путь.
Шли по дороге, пробитой сквозь густую чащу леса. Идти по ней было тяжело и скользко. В иных местах приходилось идти гуськом.
Где-то впереди была лишь тундра, а там недалеко и Ледовитый океан.
Мы поняли, что путешествие на край земли подходит к концу, когда подошли к поселку из двух бараков, фанерного киоска с витриной, закрытой ставнем, да солдатской казармой с двумя дверями в торцах.
Рядом находилась «зона», обнесенная все таким же серым забором пятиметровой высоты, границы которого уходили за горизонт. У ворот колонии стоял, засунув руки в карманы шинели, приземистый майор лет сорока, со сбитой на затылок фуражкой. Такие форменные головные уборы для служащих внутренней службы МВД – синий верх и малиновый околыш – были заменены лет десять назад, но сюда эти веяния за дальностью расстояния еще не дошли.
Исповедь майора
Майор внимательно и с большим любопытством оглядывал нас. Здесь каждое новое лицо – как весточка из далекого мира. Об этом и рассказал мне доверительно Иван Мартынович, тот самый майор, когда мы вечером сидели с ним в его холостяцкой комнате в бараке и пили настойку из брусники, которую Иван Мартынович заботливо подливал из трехлитрового бидона.
Сколько раз, мысленно возвращаясь к этой поездке, задумывался о том, чем же она произвела на меня такое впечатление. Думаю, причина кроется в состоянии того постоянного внутреннего напряжения, в котором находился в течение всего времени пребывания в командировке: не знаешь, куда идти, на чем добираться, где поесть, где приткнуться на ночь или просто передохнуть, где умыться и даже, простите, где справить нужду. Путешествие на север от железнодорожной магистрали до этой самой, будь она неладна, «седьмой командировки» заняло в один конец почти пятеро суток, и протяженность пройденного пути – почти полторы тысячи километров.
И вот мы сидим с ним в невзрачной барачной комнатенке, половина которой занята печкой. Здесь же кровать, узкая и жесткая, застланная суконным покрывалом. Тумбочка, заменяющая стол. Единственное окошко завешано марлевой занавеской. Пара скособоченных табуреток, на которых мы сидим, обмывая наше знакомство. Стена комнаты утыкана гвоздями, на которых развешан гардероб хозяина, укрытый от посторонних глаз газетами. На противоположной стене на гвозде висит керосиновая лампа, обыкновенная, пятилинейная, которая, как видно, в числе самых необходимых предметов в хозяйстве.
– Это ты напрасно думаешь, что жить здесь опасно, – говорит он. – Глухомань – это, конечно, верно. Но нападать здесь на человека никто не будет, разве что беглые, и те только по большой нужде. Ну, еще могут какие-нибудь «отпетые-отплаканные», которым чужой жизни не жалко, да и за свою не держатся. Случись здесь такое, сами «дознание» проведут. Все «зоны» поднимутся. Вычислят и хоть где достанут и кончат. Сюда люди ведь только по нужде ездят, к тем, кто срок отбывает. Обидишь близкого – все равно что тебя самого обидели. Такое не прощают. Прежде всего по отношению к себе обиды не прощают. Затаится и ждет, когда можно будет какую-нибудь гадость подстроить. Попробуй, например, любую беспородную шавку обидеть, запомнит и цапнет, когда случай представится. А люди – тем более: в них пакости больше...
Немного помолчав, майор добавляет:
– Люди здесь больше всего справедливость ценят... В колониях никогда не работал? Нет?.. Тогда не поймешь. Вот говорят: «зэки», «зэки»... Они все разные. Тут только стригут и одевают всех одинаково, а дело у каждого свое. И каждый в своем деле находит себе оправдание. Начни такого подначивать, можешь врагом навеки стать.
Милиционер-философ
Вообще Иван Мартынович, как я убедился, – большой философ. Из каждого факта, в основном собственной, богатой событиями жизни он после длинных и пространных рассуждений делал практический вывод.
Настойка была мало сказать хорошая. Это был великолепный напиток, весьма солидного градуса, что я с удовольствием высказал собеседнику. Он, соглашаясь, кивнул:
– Ее тут все делают, даже зэки.
Его откровение меня удивило. Мало того что речь идет о режимном учреждении, ведь для производства этого зелья нужна, как известно, не только ягода, но также сахар, дрожжи...
Он посмотрел на меня с нескрываемой усмешкой:
– Такое питье не только здесь гонят, но даже в тюремной камере иногда умудряются, несмотря на то что там практически каждый день «шмон». Сахар месяцами откладывают помаленьку от пайки, а закваска всегда под рукой, был бы хлеб. Свободного времени хватает, а «голь на выдумки хитра». Так ведь говорят?..
– А природа здесь пер-во-здан-ная, – продолжил он через некоторое время. – В таком виде осталась, как миллион лет назад.
Ему очень хотелось как-то отметить уникальность этого края, этакое желание хвастануть. А поскольку кроме природы хвалиться в этой дыре было нечем, он нажимал на «первозданность», произнося это слово торжественно, по слогам.
– Когда сюда попал, был поражен. Такая красота кругом! Комарья, правда, много летом. Но к комарам привыкаешь. Сам-то я с запада. Наша деревня в войну даже под немцем была. Сожгли и порушили много домов. Видел своими глазами, когда часть нашу перебрасывали на восток на войну с Японией. Вырвался на денек. Родители к тому времени померли. Сестренка младшая вышла замуж за инвалида и жила с ним в родительском доме. Вот и получилось, что после войны податься некуда было. Не делить же хату с сестренкой...
Похоже, что воспоминания затронули майора за живое. Он закурил «беломорину» и продолжил:
– Я в войну до младшего лейтенанта дослужился, все ж семилетку окончил. Самым грамотным человеком на деревне был, но знал-то всего: «круглое – катай, плоское – толкай, бери больше, кидай дальше». Наука нехитрая. Если правила эти усвоил, проживешь и с семилеткой. Ты-то знаешь такое правило? Нет? Тогда, выходит, до семилетнего образования не дотянул и в колхозе не работал. Ты только не обижайся. Надо мной ребята в армии сначала подшучивали: «Наш Иван, как трамвай увидел, так побежал к нему соломой кормить...» Я на эти шутки не обижался. И правда, трамвай первый раз живьем увидел, когда в Европу вошли... А после войны, когда части расформировывать начали, определили меня в запасной полк. Я сам напросился. В деревню, сразу решил, не поеду. Ну, а куда деваться, если никакой специальности нету? На войну-то в семнадцать лет взяли. Решил в армии остаться. Но таких в армии – миллион. Когда предложили в МВД, тогда еще НКВД называлось, решил туда податься. Тем более что и питание, и обмундировка, и зарплата, и крыша всегда над головой. Чего еще надо? Не учел только, брат, одного – могут ведь и на край света отправить. И ведь не откажешься, приказ есть приказ.
Попал в ловушку
Но я об этом не думал. Привык на войне, что дальше фронта не пошлют. Вот и попал сюда, как в ловушку. Сначала думал: если не понравится, уеду. Попробовал я несколько раз перевод получить, но в такую дыру умного человека никакими коврижками не заманишь. Поэтому и перевода не дают. Заменить некем.
Он засмеялся:
– У нас говорят, незаменимых людей нет. Врут. Я самым незаменимым оказался. Постепенно привык, конечно. Мне до пенсии осталось еще пару лет, как-нибудь дотяну. Иные сюда уже по две-три ходки сделали, а я здесь двадцать лет с лишним. Можно сказать, вся моя послевоенная жизнь «на зоне» прошла. ‘Жалею, что из-за этой дыры своей семьи создать так и не смог. Да и не только я один. У нас в бараке десять квартир, одни бобыли живут. И детей малых здесь никогда не было. Вообще-то семьи у многих есть. Но здесь не живут, обитают где-нибудь за тысячи километров отсюда, а в этой тьмутаракани живут вроде как одни командированные, да дорабатывают свой срок до пенсии ветераны.
...Помолчали. Выпили еще по стакану брусничной. Иван Мартынович продолжил:
– Не хочет народ здесь по своей воле оставаться. Приедет какой новенький, поживет неделю-другую, сложит вещички в котомку и, аля-улю, подался на Большую землю. Работы везде полно и с жильем такой проблемы, как раньше, сейчас нет... А вот я почему отсюда раньше не сбежал? Вам, молодым, это понять сложно. Война многим жизнь поломала, а когда закончилась, все мечтали о самом малом – о спокойной жизни и чистой постели. Таким вот и представлялось счастье.
Первое время так и было. Потом прошло. И сразу появился вопрос: «Чего у нас здесь только нет?.. Этого нет… Другого нет…». Как в анекдоте, получается. Почему, думаешь, зэки из колонии бегут, некоторые даже перед самым освобождением? А все просто. Ему уже настолько невмоготу здесь находиться, случай представится, уйдет в побег, чтобы хоть на несколько часов почувствовать себя свободным. В этом и есть его счастье. А то, что он эти часы на свободе, как заяц при облаве, бегал, за кустами прятался, об этом не вспоминает. Вот и для меня направление сюда на работу было верхом счастья.
…Видно было, что воспоминания не доставляют майору большого удовольствия, но он упорно продолжал копаться в своем прошлом и, как видно, чувствовал потребность высказаться.
– Скоро на пенсию пойду и рвану отсюда со скоростью света. Может, еще успею семью создать. Если своих детей завести не удастся, женюсь на вдовой или разведенке, буду ее детишек, как своих, воспитывать. А может, и свои появятся. Об этом и мечтаю. Мне ведь и пятидесяти нет. Можно оказать, только половину жизни прожил...
Утром мне предстояло двигаться в обратном направлении. Командировка на край света подарила мне на затерянных родных просторах встречу с безвестным Иваном Мартыновичем, окруженным зэками, такими же бедолагами, как и он сам, даже, наверное, чем-то на них похожим, человеком, много повидавшим и испытавшим на своем веку, не сломавшимся под тяжестью невзгод, не потерявшим своей надежды на счастье. Так пусть же найдет он его хоть здесь, на краю света, или в другом месте. Бог ему навстречу!
Герман Языков (печатается в сокращении).
Фото: pixabay.com
Теги
Герман Языков